Я резко поднялась на левой руке, а правой ухватилась за горб черного идола и со всей силы вогнала его в ваги ну Юлии.
Раздался дикий, режущий уши крик. Я прыгнула животом своим ей на лицо и еще сильнее стала впихивать Мшаваматши в Юлию, чувствуя, как зубы ее впиваются в мою плоть и пытаются рвать ее на куски.
Через минуту все было кончено: служанка затихла сначала ртом, так и не прокусив моего живота, ноги ее несколько раз дернулись и затихли. Как раз в этот момент кто-то сильно застучал в дверь и закричал мужским голосом:
– Что случилось? Кто кричал?
– Так… – ответила я спокойно и негромко, поднимаясь с лица Юлии, – приснилось.
Мужчина что-то пробурчал недовольное, послышались удаляющиеся шаги. И вовремя. Ибо я едва не вскрикнула, увидев, что подо мной лежит уже не прежняя голубоглазая чернокудрая красавица сорока лет с роскошным белым телом и основательным бюстом, а старая, едва ли не восьмидесятилетняя старуха с впалым беззубым ртом, с покрытыми бельмами глазами, с темной, словно после сильного загара, кожей. Между сухих корявых ног ее торчали две корявые лапы черного дерева.
Так я потеряла Юлию. Теперь уже навсегда…
Нет, я не поторопилась с убийством служанки. Юлия молодела стремительно, настолько быстро, что это было видно простым глазом. По-видимому, Повелитель снов и Мшаваматши торопились, боясь, что могут быть обнаружены мной. Они решили ускорить омоложение моей служанки. Выход был – и я его нашла: убила служанку.
Теперь до первого сна я была в безопасности. Но только со стороны главных врагов. Новая беда подстерегала меня в виде мертвого тела служанки, лежащего в комнате, которую сняли для меня. Это она нанимала эту квартиру и срядилась с хозяином дома об уплате, беседовала с его кухаркой и прочими слугами, живущими, как оказалось, в деревянной пристройке во дворе довольно большом, заставленном хромыми телегами, ибо хозяин дома ко всему прочему оказался и колесником. Утром жители первого этажа дома – семья колесника, его кухарка и подмастерья – будут ждать Юлию, которая потребовала к моему столу приготовить парного молока со свежей булочкой и свежим маслом, а также несколько стебельков петрушки и вареное всмятку яйцо – обычный мой завтрак. Если за всем этим приду я сама, возникнет неловкость, которую потом никто не забудет. Да и от трупа надо избавиться, пока не завонял. По всему видно, сделать это надо сейчас…
Я сняла свое платье с плечиков, которые висели на вбитом в стену крюке, с трудом, но быстро обрядила труп Юлии в него, а потом, стянув свои перстни, нанизала их на пальцы мертвой служанки. Сама же оделась в платье Юлии и в ее деревянные башмаки. Платье оказалось широким в талии, а в остальном сидело хорошо, ботинки великоваты и неуклюжи.
Возле сумки Юлии, в которой все это время лежал черный идол, стояла деревянная бадейка с крепко пригнанной крышкой, от которой основательно пахло льняным маслом. Бадейку эту, сказала мне Юлия еще вечером, хозяин унесет завтра в положенное ей место, когда найдется для нас более мелкая посудина, в которой будет моя служанка сохранять масло для светильника. А пока пусть постоит эта деревянная громада в комнате, заявил он, ибо свечи кончаются быстро, женщины ночью в темной комнате могут не найти горшка, а плошки с горящим в масле фитильком будет для освещения комнаты пока довольно.
Я была слишком занята мыслями о хамстве госпожи де Шеврез, чтобы думать о хозяйских пустяках столь нераспорядительного колесника, предоставившего в мое пользование пять комнат, а на деле приготовив в первый день к употреблению только одну, да и то без запаса свечей и без штор на окнах. Что ж, пускай теперь себя винит за неумение позаботиться об Аламанти.
Масло, как известно, не горит, но, пропитав материю, заставляет ее пылать. Потому я вскрыла бадейку, взяла чашку, из которой Юлия вечером наливала масло в плошку с фитильком, и, аккуратно черпая, облила маслом тело мертвой служанки с ног до головы, особенно позаботившись о том, чтобы политы были и корявые ножки идола, и место, куда он вошел головой, побрызгала на постель, на пол, на сдернутые с окон и брошенные рядом с комодом шторы. А потом опрокинула бадью, чтобы остатки масла разлились, где им вздумается. Огонек в плошке еще тлел, потому я, сунув за пазуху запаенный воском по щелям кожаный цилиндр со спрятанными в нем векселями, поднесла фитилек к сухому кончику свисающей к полу простыни. Убедилась, что огню корм понравился, отперла дверь и, выйдя в длинный узкий коридор, закрыла ее за собой так, чтобы сразу открыть было трудно. Пошла к лестнице и, внюхиваясь в по-прежнему без запаха дыма воздух, спустилась на первый этаж.