Люди осуждали и самозванку, и служанку одинаково. Ибо «из-за этих сволочей, говорили они, случился пожар, который мог охватить весь Париж, как это уже случалось в прошлом».
По поводу смерти ложной правнучки Софии Аламанти никто не печалился, хотя нашлись несколько болтунов, утверждающих, что они видели оную, назвав одни при этом ее красавицей, другие – уродиной. Случилось два мордобития по этому поводу, закончившиеся выпивкой старого бургундского вина.
О самой Софии Аламанти вспоминали с восторгом, смешанным с почтением. Оказывается, по их рассказам, я в молодости переспала едва ли не со всем Парижем, приходя к королю Анри полуживая от приключений с другими мужчинами, а самому королю на свою рогатость было наплевать – важно было ему, чтобы все королевские дома Европы завидовали ему, чтобы властители вздыхали в своих семьях: «Французский король колбасит саму Аламанти. Так глядишь – и станет самым великим королем мира».
А еще говорили, что каретника, который предоставил свой кров самозванке, вызывал в Пале-Ройяль сам кардинал де Ришелье. Он будто бы посочувствовал несчастью каретника и велел выдать старику из казны денег на постройку дома на том же самом месте, где случился пожар. И денег оказалось лишних столько, что жена каретника заказала у портнихи бархатное платье, усыпанное жемчугом, а мужу – шляпу с настоящим страусиновым пером, какие носят лишь самые знатные аристократы в Лувре.
Наконец, все вспоминали госпожу де Шеврез, которую, оказывается, навещала самозванка накануне пожара. Злостная интриганка получила письмо от кардинала с сообщением, что та получает последнее предупреждение от короля: если бывшая герцогиня не перестанет общаться с врагами французского королевства, ее сошлют куда-нибудь в Гасконь, на границу с Испанией, где злодеи-баски живо подрежут ее болтливый язык.
Словом, парижане, как всегда, чесали языки о том, чего не знали, имели мнение о том, что их не касалось, понимали все случившееся наоборот. Таково уж свойство человеческой натуры: никто из людей никогда не знал и не понимал, как, что и зачем происходит вокруг них на самом деле. Люди пользуются не фактами, а выдумкой для своих суждений. Так было во все века. Ибо люди верят не тому, что видят, с чем сталкиваются ежечасно, а верят легендам, придуманным одним-десятью умело молотящими языком людьми. И очень быстро все забывают.
Вот вспомнили, к примеру, меня через тридцать лет… К случаю пришлось вспомнить… А не было б пожара – и было бы им не до Софии Аламанти. А пройдет еще лет тридцать, шестьдесят, кто вспомнит обо мне? Ведь не помнят же сейчас даже в Италии о великом Чезаре Аламанти, который три сотни лет тому назад открыл тайну знаменитых иерихонских труб, которые разрушили своим гулом стены Иерусалима. Великое изобретение свое он использовал на спасение Венеции от нападения на сей великий город флота арабов, возымевших желание уничтожить христианство. Благодарная Европа всем миром, в складчину пообещала поставить памятник Чезаре из чистого золота. И где тот памятник? Кто помнит спасителя христианского мира сегодня? И стоит ли этот мир того, чтобы потомки Чезаре дарили какому-нибудь из этих царей-королей его изобретение?
Мир быстро изменяется внешне, а внутри, в сути своей, остается неизменным. Люди врут – и верят лжи своей. А если научить их лгать то, что нужно тебе, – то ты и есть истинный властитель мира.
Поэтому надо сообщить парижанам такую ложь обо мне, чтобы у них и в мыслях не могло возникнуть, что юная баронесса Анжелика Сен-Си – моя дочь…
Глава пятнадцатая
София узнает о заговоре против себя
Скарамуша мне доставили с корабля, на который этот плут успел уже взойти, а капитан ждал ветра, чтобы сняться с якоря.
– Ты отвечаешь на семь моих вопросов честно и добросовестно, – сказала я горбуну, когда нас оставили наедине в одной из комнат постоялого двора, – а я оставляю тебе жизнь. И, в зависимости от того, насколько ценны твои сведения, награжу. Если станешь лгать… – развела руками, ибо лишних объяснений не требовалось. Горбун видел то, что осталось от его слуг: обгорелое тело с моего разрешения толпа содрала с виселицы и растерзала вместе с заколотым мною вторым насильником, а после, когда народ успокоился, части тел собрали в одну кучу, дабы каждый желающий мог помочиться или плюнуть на смердящее стерво.