– Ваше высочество! – произнесла герцогиня почти тельным голосом и сделала передо мной столь глубокий реверанс, что чуть не упала при этом.
А я подумала:
«Так рождаются легенды…»
Глава восьмая
София попадает в плен
На самом деле все произошло не так, абсолютно не так…
Никаких дочерей от короля Анри я не рожала. И выставлять себя пусть даже незаконной внучкой основателя королевского дома Бурбонов во Франции не собиралась. Тем более не имела никакой охоты соучаствовать в придворных и международных интригах госпожи де Шеврез, оказавшейся на проверку бабой глупой, болтливой и, значит, как все подобные, на серьезное дело не годной.
Тогда – тридцать лет тому назад, – когда меня покинул Болотников ради своей дурацкой Московитии с ее морозами и с толстомясыми, розовыми, как свиньи, девками, когда я, проревев зиму в своем замке, поняла, что Иван уже не вернется, а мне, чтобы найти его, надо будет мотаться по всей Европе и вступать в схватку с иезуитами, которым срочно понадобился мой возлюбленный, при этом не будучи уверенной, что это понравится моему Ивану, на меня напал очередной приступ ненависти к Болотникову – и я решила вычеркнуть его из своего сердца навсегда, вернуться к королю Анри Четвертому и показать старой стерве Европе, что стоит эта груда грязи и камней, населенная двуногими без перьев, болтающими на множестве языков – и только на этом основании ненавидящих друг друга, воюющих между собой столетия, не ведая при этом, что Бог дал им разум для того, чтобы они могли познавать мир и искать Истину, а не разрушать и убивать.
Я поехала во Францию, чтобы подарить великому королю знания рода Аламанти, дабы сделать его самым сильным и самым великим из самодержцев Европы. И тогда он покорит этот материк, подчинит все народы своей короне, заставит пасть себе под ноги и Московитию. Ибо каким бы великим полководцем не был Болотников, а противостоять силе французской державе и мощи знаний рода Аламанти даже он не в силах. И тогда мы с моим Анри объявим вечный мир на земле, откроем школы, новые университеты, обучим людей добывать свой хлеб не только в поте лица своего, как завещал нам Господь наш всемогущий, но и силой дарованного нам Им разума.
«Я, наконец, поняла свое предназначение, папа, – шептала я, трясясь в карете по дороге от замка Аламанти до Турина. – Ты дал мне силу, которая перевернет весь мир, – утверждала едва ли не вслух, глядя на сидящую с закрытыми глазами девочку Юлию, отправившуюся со мной и в это путешествие, но думая лишь об отце. – Я верну Золотой век на землю! – прокричала я, выйдя однажды из кареты по нужде, уже на дороге по Лазурному берегу на пути к Марселю. – Я сделаю всех счастливыми! – уверенно сказала я в одном из трактиров на пути от Марселя в Париж уже вслух, чем вызвала восторженный рев пьяной компании, расположившейся за сдвинутыми в дальнем углу столами, – и пришлось, чтобы подтвердить свои слава, дать им на пропой пистоль в подарок. Глупые люди, увидев золото, приняли его за истинное счастье. Я же знала, что сделать их по-настоящему счастливыми смогу не сейчас, а попозже – когда доберусь до Парижа и встречу своего Анри».
Однако в Дижоне, где я остановилась в гостинице «Галльский петух», чтобы дать коням отдых, а не менять моих красавцев на обычных одров перегонной станции, меня похитили…
Заснула я в лучшем номере гостиницы на пуховой постели, покрытой свежими простынями, под пуховым же одеялом, с пуховой подушкой в головах и с букетом красных роз, поставленных в большой вазе прямо на пол перед моим лицом.
А проснулась одетой в рубище, со связанными впереди (хорошо, что не за спиной) руками, с завязанным ртом, босая, лежащая на спине в сене, брошенном в телегу, едущую куда-то на юго-запад. Рядом со мной лежала точно так же связанная и так же одетая в холщовый мешок с дырками для головы и для рук юная Юлия. Она смотрела на меня с ужасом в широко распахнутых карих глазах.
«Бедное дитя», – подумала я, а мысленно произнесла так, чтобы меня девочка услышала:
– Привет.
Юлия поразилась так, что глаза ее еще больше вытаращились и едва не вывалились из орбит.
– Не бойся, – сказала я ей точно таким же мысленным способом. – Это не колдовство. Это – дар Божий.
И она тотчас поверила мне. Стала успокаиваться. Более того – сообщение о даре Божьем придало ей уверенности. Она даже позволила себе подумать:
«Я тоже так могу?»
– Ты – нет, – ответила я ей мысленно. – Но я тебя понимаю. И могу с тобой вот так разговаривать.
«Только со мной?»
«С кем захочу, – ответила я. – Но много и без дела этого не делаю».
Объяснять ей, что от чтения мыслей я очень устаю, не стала. Да и неинтересно возиться в черепах людей, забитых не мыслями, а одними желаниями и бесплотными мечтами. Ибо таков человек – думать он ленится. Ибо процесс мышления – работа тяжелее землекоповской. Вот и Юлия тут же размечталась, как я узнаю мысли возничего нашего и ошарашу его какой-нибудь шарадой, чтобы вызволить нас из плена. А того не понимает, что мысли читать можно лишь тогда, когда видишь человека. Или хорошо знаешь его, можешь настроиться на него.
«Все, – оборвала ее мысленно. – Отключаюсь…»
Осталась сама с собой – и тотчас ощутила освобождение и усталость.
Отец говорил мне:
– Читать чужие мысли – занятие глупое и безнадежное. Иной человек за минуту в своем сознании пре бывает сразу в трех-четырех ипостасях, при этом образы эти хороводятся, переплетаются друг с другом, лишены логической связи и последовательности. При этом наиболее яркими и наиболее сильным всегда оказываете; желание удовлетворения похоти, которое поневоле при влечет и твое внимание. Читать мысли смысл есть толь ко в положении критическом – у тебя или у того, коп подслушиваешь. А беседовать таким образом с ними – только потеря времени на объяснения и удивление.
Милый мой мудрый папочка… Словно заранее знал, с чем столкнется твоя дочь. Беседовать мысленно с тобой было наслаждение, хотя и после трех минут подобного разговора я уставала так, что тут же заваливалась спать, а проснувшись, тут же набрасывалась на еду и казалась сама себе прожорливей волка.
Потому и сейчас мне нужно спать, спать, спать… Набираться сил…
Потом из воспоминаний Юлии я узнала, как пытались меня разбудить по дороге до Андорры оба моих похитителя: и тискали, и били по лицу кулаками, и щипали, и кусали за грудь, и насиловали – я была, как безвольная кукла. Не чувствовала ничего, не реагировала ни на что, глаза держала закрытыми и дышала ровно.
– Бесовский сон! – хором решили мои мучители, но не убили меня, как должно было случиться, если бы имели дело с простой крестьянкой, не сожгли, как ведьму, а просто положили в телегу, как бревно, и покатили дальше, приказав Юлии, которую они теперь насиловали по очереди по два раза на дню, молчать о том, как они обращались с ее госпожой.
Бедный ребенок! Познать сладость любви таким образом! Начать жизнь женщины через перенесение насилия – самая страшная пытка для женщины. Но я не знала об этом, я спокойно проспала до того самого момента, когда телега с нами достигла границы свободного государства Андорра, расположенного на стыке между Францией, Испанией и морем, и, проехав внутрь страны еще несколько лье, оказалась возле старого замка с полузасохшим рвом и кое-где подлатанной ветхой крепостной стеной. Даже подъемный мост здесь только делал вид, что висит на цепях, а на самом деле уже давно врос в землю, обомшел и даже не скрипел, а тяжело вздыхал, как живой, и постанывал.
От стона этого я и проснулась. Сразу.
Увидела свод воротной арки над головой и юную Юлию, истерзанную и взлохмаченную, сидящую у задней стенки телеги, привязанной руками к ней так, словно ее распяли. Нырнула в мысли служанки – и в мгновение ока узнала сразу обо всем: о том, как насиловали ее, как пытались разбудить меня, как плохо кормили ее по дороге и мало давали пить, как хочется ей поскорее умереть, как прекрасно жилось ей при родителях, как любит она меня и как надеется на мою помощь и на спасение. Все сразу, все ярко, все для нее главное.