– Не понимаю, Алекс…
– Ну, смотри. Представь, что ты в 13-м веке, до печатного станка Гутенберга; у тебя есть обычный домашний принтер из 21-го века. Электричество и расходники за скобками, но ты в 13-м веке можешь печатать до 20 страниц в минуту. Окей?
– Допустим…
– Двадцать страниц в минуту – это 1200 в час: шесть книг по двести страниц. При этом один человек записывает книгу за три дня. И это просто переписать неразборчиво. Монахи переписывали месяцами и даже годами. Уловил экономию…
– Уловил.
– Такая машинка, – указал Алекс на принтер в углу, – в 13-м веке произведёт революцию. Проработай она хоть месяц, отпечатает 864 000 страниц, а именно 4320 экземпляров. Это покрыло бы потребность в книгах половины Европы того времени. Произошёл бы резкий скачок образования, науки, литературы… экономику вообще трудно рассчитать, ведь книги стали бы доступнее не в 15-м, а уже в 13-м веке. Быстрее развилось бы авторское право, а за ним патенты и промышленность и даже компьютерная индустрия… И всё это благодаря только одному принтеру!
– В таком случае мир бы не стал таким, как сейчас, – сказал я.
– Именно! Представь, что у тебя сейчас на руках принтер из 33-го века! Что весь мир может измениться настолько…
Алекс был очень взволнован и ждал от меня восхищения. Но я привык размышлять, опровергая:
– Это очень трудно вообразить, – холодно заметил я. – Допустим, у тебя есть принтер. Но ведь нет ноутбука или телефона, чтобы печатать! Да и сам принтер – совокупность научных открытий и техники, созданных в разное время. А разрыв в их создании может быть и в десятки лет. Плюс – совокупность деталей, которые получаются промышленным путём.
– Но это…
– Плюс материалы, которые ты оставил за скобками: бумага нужного качества, картриджи, чернила, электричество!.. Поэтому я не могу вообразить, как принтер со своим уровнем техники окажется в тринадцатом веке, да ещё и будет работать там целый месяц. И уж тем более не могу вообразить, как с помощью только одного принтера можно подавлять или управлять кем-то…
– Не можешь, – повторил Коул, которого наш спор почему-то привёл в дурное расположение духа.
– Слишком абстрактный пример, – сказал я.
Он с недовольным видом взял у меня черную коробку датчика и отложил, намереваясь, видимо, бросить её на пол. Вдруг Коул переменился: сперва залился краской, потом побледнел, как извёстка.
Некоторое время он разглядывал свой датчик. Потом пересел в другой конец комнаты на кровать. Там он уставился на скомканную бумагу, развернул и принялся что-то записывать в неё карандашом, сохраняя напряжённое молчание.
Я решил тоже молчать; как видно, он погружался в своё угрюмое настроение. Так он сидел некоторое время, и мои попытки развлечь его не имели успеха. Сам я хотел остаться у него в гостях, как бывало уже не раз, но, видя настроение хозяина, решил вернуться домой. Алекс не стал меня удерживать; однако, прощаясь, пожал мне руку сердечнее обыкновенного. В глазах у него было одиночество человека, которого не поняли.
Когда я вышел на улицу, размыслил, что по всем признакам и беспорядку в квартире – у Коула депрессия. Дело усугублялось отшельнической жизнью. Друзья его думали, что он улетел в Тай, поэтому с ними он не встречался и только иногда созванивался. А про родителей сам однажды сказал, что поссорился с ними.
Проходя мимо серого цыганского особняка по соседству, я разглядывал печати следственного комитета на воротах с замком. Вспоминал, как Алекс рассказывал, что соседи торговали наркотой и одним днём просто исчезли. Мысль о наркотиках расстроила меня. Коул крепко тусил в ранней молодости, сохранив свободное отношение к веществам, и я думал, что и это усугубляет его одиночество и отрешённость.
Но я просто шёл на остановку, не зная, что делать с этими мыслями, и поэтому решил их оставить. Редко и себе удаётся помочь в таком деле.
Я сел на такси и уехал в Бронницы.
По прошествии месяца, в течение которого я не имел сведений об Алексе, я получил от него странный звонок. Голос его был дрожащий, а речь спутанна.
Будучи на работе, я не сразу понял, а он несколько раз повторил: «Приезжай сегодня! Ты должен приехать».
На все мои вопросы он ответил, что ничего не случилось. Что ему нужно со мной просто поговорить. И я пообещал приехать сегодня.
Нечто в его словах вселяло тревогу. Что взбрело ему в голову? Какие новые идеи возникли в пучине его бесполезных занятий? Я опасался, что мой друг надломится от одиночества и неудач.