— Вот. — Подбежал Вакуль, неся на вытянутых, подрагивающих руках пиявку. — Принес.
— Прикладывай выше колена, туда, куда еще не добрался яд и кожа чистая. — Чукля приоткрыла затуманенные глаза. Голос ее прозвучал хрипло, а дыхание шипело из груди сдавленным стоном. — Как она вопьется зубами и начнет сосать, то гладь ей спину, и чеши голову. Чем сильнее она будет мурлыкать и урчать, тем лучше.
— Меня вообще-то тоже за бок тяпнули, могла бы и посмотреть. — Вакуль перебирал короткую шерстку присосавшейся к коже Максима болотной твари, которой оказалось покрыто тело пиявки, когда с нее осыпался высохший суглинок, и недовольно косился на жену.
— Вот только не надо меня сейчас ревновать. — Устало вздохнула Чукля, и вновь закрыла глаза. — Тем более к человеку. С тобой ничего не случится, в тебе не та кровь, а рана и сама собой в реке промылась, скоро покроется коркой и заживет, а вот этот парень, если не помочь, обязательно помрет. Так что не бурчи, и меня не нервируй, и так тяжело, боюсь сознание потеряю, всё-таки человеческая кровь, удивительная гадость, никакой совместимости с нашей, прямо чувствую, как жжет вены, представляю, что бы этот игрок ощущал, если бы не спал, врагу такого не пожелаешь.
Пиявка мурлыкала, урчала, и блаженно причмокивала, словно сосала леденец. Черные, с зеленью нитки отравы, под кожей Максима, соединившись с желтой кровью васы в тонкую полоску, тянулись к ее пасти, и исчезали там, не распространяясь дальше по телу. Они становились все светлее и светлее, теряя с каждой минутой цвет смерти.
— Вот чего никак не пойму. — Вакуль не отрываясь чесал твари голову. — Почему одна и таже пиявка может, и лечить, и убивать? Как-то это странно.
— Все зависит от ее настроения. — Не открывая глаз ответила Чукля. — Если она раздражена и зла, то впрыскивает яд, а когда довольна, и ей хорошо, то высасывает всю хворь.
— И откуда только тебе все это известно? Сколько вместе живем, а узнал о твоих талантах только теперь. — Усмехнулся васа.
— Бабка моя, еще только когда создавался Полозом Уйын, была сотворена для помощи людям, как задание. Они приходили к ней, кололи дрова, или еще чем помогали по хозяйству, а за это она их лечила. Тогда игроки часто болели, и умирали, и Змей не знал причины. Где-то ошибся при создании мира, недосмотрел в спешке. Сейчас, конечно, это исправлено, появились и среди игроков лекари, и бабка моя теперь на заслуженном отдыхе, за ненадобностью, но свои знания успела передать мне, пока я еще с тобой не связалась, и не осела в этом гиблом месте, вдали от всей родни.
— Какая ты у меня вся такая загадочная… — Хмыкнул Вакуль. — Как там кстати, наш пациент?
— Сам не видишь? Кожа почти очистилась. Опасности больше нет. Еще немного и вообще будет хорошо. Спать ему еще суток двое после этого. Пиявку на все время лечения надо оставить, пусть сосет и дальше хворь, мало ли какое обострение. Отвезешь парня к людям, ему тепло нужно и покой, а здесь оставлять нельзя, холодно и сыро. — Чукля открыла глаза. — Только аккуратнее вези, не лихачь. Знаю я тебя.
— А слово-то заветное, что дверь к Горному открывает, кому сказать? Нашему пациенту его сейчас не услышать, а задание он выполнил, нельзя без награды оставлять. Такое Полозом наказывается. — Задумался Вакуль, и почесал нос.
— Другу, тому, что на берегу остался скажешь, пусть сохранит в тайне от чужих ушей, и донесет слово нашему герою, конечно, когда тот очнется. Пусть это будет небольшое, но ответственное задание. В награду сапфир предложи. Дед тот, человек не богатый, согласится.
***
«Приснится же такое. Ну я и набрался вчера, глаз не разодрать. Надо бросать пить, а то свихнусь окончательно». — Гвоздева тошнило, во рту пустыня Сахара, но даже попить вставать не хочется. Лень опутала ватное тело, рук и ног их как бы и нет вовсе. Не чувствует спивающийся мужчина своих конечностей, как в общем-то и все остальное для него, словно чужое.
— Как он? — Вполне реальный, знакомый голос из совсем недавнего, бредового сна, прозвучал неожиданно, заставил вздрогнуть и открыть глаза.
Спиной к нему сидела черноволосая женщина, нет, скорее девушка, фигурка еще угловатая, не сформировавшаяся, а напротив нее стоял приснившейся, как казалось, совсем недавно, Угрюм.