— Чертов дед. — Ругался он себе под нос. — Как тут определить, где добывать? Мог бы сволочь и подсказать. — Он зло врезал киркой по стене. Та звякнула, и как показалось Гвоздеву засмеялась скрежетом по камню, брызнула искрой, и вместе с каменной крошкой отскочила, едва не ударив несостоявшегося шахтера по ноге. — Максим зло плюнул. — Инструмент, и то вредный, как сам дед. — Поворошил сапогом, подаренным ему перед уходом к Шубину, Угрюмом, осыпавшуюся пыль, и ничего не найдя еще раз плюнул, и пошел дальше.
Ход петлял, опускался все ниже и глубже в недра горы. Воздух сырой, и спертый, но кислорода для дыхания хватает. Стены словно живые давят на плечи. Страха нет, но и комфорта, от понимания того, что над тобой нависают тонны грунта, то же маловато. Кишка пещеры казалась бесконечной, ни одного ответвления в сторону, иди вперед, и не ошибешься, и это почему-то нервировало больше всего.
Сколько Гвоздев вот так шел, изредка стуча вредничающей киркой по стенам, в слабой надежде на чудо, непонятно. Время в этих казематах стоит на месте, видимо боится идти вместе с человеком, шугаясь сырости и темноты.
Ноги устали, и голод с жаждой начали урча, скрести желудок, выпрашивая перекуса. Художник остановился, сел прислонившись к холодному граниту спиной, вытянув усталые ноги, и вытащил из рюкзака сверток с тормозком, заботливо собранным в дорогу Ириной. Разложил на коленях, и развернул тряпицу, явившую на свет жаренную целиком курицу, порезанный хлеб, шесть куриных яиц, и свежий огурец, мысленно поблагодарив девушку.
Едва его челюсти задвигались, пережевывая первый кусок мяса с хлебом, как прямо над ухом раздался скрипучий голос:
— Дай-ка и мне хлебушка.
Максим вздрогнул от неожиданности, и обернулся. Рядом зажегся фонарик, точная копия того, что дал ему Горный, осветив странное существо.
Ростом по пояс Гвоздеву, оно нависло над ним костьми, обтянутыми бледной, до синевы кожей, с полным отсутствием мышц, и мяса под ней. Длинная, рыжая, словно пылающая огнем в тусклом свете фонарика борода до пояса, лысая голова, с дырками ноздрей без носа, и глаза альбиноса без зрачков, огромный рот с острыми, но вполне человеческими зубами, открытыми в жуткой улыбке, при полным отсутствии губ. Материализовавшееся приведение из страшилок, и фильмов ужасов, от которого ждешь сдавленного вопля: «Я сожру твое сердце!».
Привыкший уже к чудесам этого мира Максим, и то вздрогнул, и еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, но быстро взял себя в руки, хлопнув ладонью рядом с собой по полу, чего бояться, монстр не нападает, а просит, значит не опасный, а не опасный, то надо приветить.
— Присаживайся, вместе и перекусим. Бери что видишь. — Кивнул он в сторону разложенного на коленях тормозка.
— Благодарствую. — Существо плюхнулось рядом, вытянув худющие ноги, со ступнями заканчивающимися прозрачными ногтями, сквозь которые были видны костяшки фаланг, и ловко оторвав половину курицы кривыми пальцами, закинув в рот еще, и нечищеное яйцо, а также весь огурец, впилось зубами в мясо. — Хорофо то чаф. — Захрустело оно курицей и всем тем, что до этого заглотило. — Уже забыф, как это вкусно. Жрешь тут одни фубины, сапфифы да малахит, но тот хоть вкус кисленький имеет, а остальное гадость отвратная. — Оно проглотило кусок. — Тебя как звать-то, благодетель?
— Художник. — Скосился на гостя Максим, поражаясь его прожорливости. — А ты-то кто будешь?
— Так стуканец я, Ходунком зови. — Оно оторвало от половинки жареной курицы, ножку целиком, и закинув в рот еще одно яйцо, и ломоть хлеба, заработало челюстями. — За какими надобнофтями в мою пещефу пожалофал.
— По квесту Горного, ингредиенты для ножа собирать, да только я не понимаю в этом ничего. Опыта нет. — Вздохнул Максим.
— Попить есть чего? — Игнорировал его ответ стуканец.
— Держи. — Гвоздев достал из рюкзака флягу с холодным чаем, и протянул гостю.
— А чего покрепче? — Скосился на него гость.
— Крепче не пью. — Усмехнулся Максим.
— Больной? — Состроил сочувствующую рожу Ходик.
— Почему больной, нет. Не хочу просто. — Улыбнулся такому жутковатому проявлению сочувствия Художник.
— Во дает! — Возмутился стуканец. — Добровольно от благодати отказался? Подозрительно мне это. Что-то недоброе таиться в мужике, который от хмельного по доброй воле отказывается. Чем-то подленьким попахивает. Гадостью в душонке, трезвостью болеющей.