— На тебя бы я посмотрел, когда опора под ногами внезапно пропала, и ты в молоко полетел. — Огрызнулся друг. — Давай шустрее, вниз сползай.
— Тут я уже. — Художник увидел сидящего и потирающего ушибленную голень Угрюма и подошел. — Не поломался? Кости целы?
— Не дождешься. Лучше себе под ноги внимательней смотри. — Он поднялся. — Куда дальше?
— Вниз, по ручью и пойдем. Куда-нибудь он да впадает. Будем надеяться, что это нужное нам болото. Если же нет, то вернемся, поищем место истока, может там повезет. — Задумался Максим. — Лишь бы нас мяскяй за это время не прихватил. Рано нам еще с ним видиться.
— Этот может. — Угрюм развернулся и пошел вниз по склону. — Не отставай, потеряешься. — Раздался из тумана его ехидный смешок.
Внизу болота не оказалось. Ручей обрывался, словно аккуратно обрезанный ножом. Местность впереди, сколько не присматривайся, все та же, все тот же дождь и туман, а вот ручья там уже нет.
— Другая локация начинается. — Остановился Угрюм. — Там я еще не бывал. — Как-то не сподобился до твоего появления по миру мяскяя погулять, и сюда добраться. Надобности не было такой. Проблемный ты мужик, Художник. И чего я с тобой увязался. Правил бы себе спокойно в Сытухе. — Он обернулся. — Что дальше -то? Возвращаемся?
— Может глянем, что там? — Максим подошел ближе. Странное желание изведать то, что скрывает новый мир, обожгло любопытством душу.
— Стоит ли? — Задумался Угрюм. — Нам и тут дел не в проворот, не хватало еще куда-нибудь вляпаться, с твоим-то везением. Любопытство кошку сгубило.
— Чего страшного. Шагнем, оглядимся и назад. — Не сдавался Художник. — Может там что толковое найдётся.
— Черт с тобой. Пошли. Может и правда клад отыщем. — Шагнул, и исчез Угрюм.
— Вот что за человек. Решения принимает мгновенно, и тут же исполняет. Попробуй понять, что задумал, а потом еще и догнать. — Буркнул пустому воздуху Гвоздев, и пошел следом за другом.
Такого он никак не ожидал увидеть.
— Ты знаешь, что такое кайф, братан?.. Нет, ты не знаешь, что такое кайф. Кайф это, вот это все. — Угрюм лежал в траве, раскинув руки и ноги, щурясь солнечному свету, на зеленой, бархатной лужайке, на берегу искрящегося ручья, на опушке осиновой рощи. Лениво срывал землянику, буквально засыпавшую все вокруг и закидывая ее в рот, блаженно жевал, и улыбался. — Таких ягод, с момента попадания сюда не ел, не было их отчего-то там, где я бывал до этого. Да что врать, и дома-то не часто в лес за вкусняшками ходил, все больше в камуфляже, на заданиях, а тут… — Он закинул в рот очередную красную бусину. — А тут как в детстве очутился. Мы с дедом частенько на вырубки бегали, то за земляникой, то за малиной. — Он поднял голову, и посмотрел на Гвоздева. — Ты чего братан застыл, словно какую знаменитость звездатую увидел? Присоединяйся, отдохни от бесконечного дождя и тумана. Слегка обсохнем, и назад двинем, тухнуть в плесени, и искать твое болото.
— Ты знаешь, где мы? — Максим едва вошел в новую локацию, как тут же почувствовал себя некомфортно, словно наблюдает за ним кто-то из леса, пялится злобно в спину, целится ненавистью. Не смотря на умиротворенную реальность, и балдеющего в траве бывалого друга, явно не чувствовавшего угрозы, Художнику было не по себе. Слишком уж все тут неестественно прекрасно, как на картинке, как в детской книжке комиксов. В реальной жизни так не бывает. Чего-то не хватало в этой летней идиллии.
— Не знаю. Не был тут никогда, и даже не слышал. Дорога сюда видимо одна и через локацию Ахтамака проходит, вот и не ходят сюда люди. Ты чего всполошился-то? Или правда, что увидел? — Угрюм сел, и огляделся. — Вроде ничего тут необычного нет.
— Не по себе что-то. Неестественно тут. Чего-то не хватает. — Художник оглянулся. — Тихо как в могиле. Птиц не слышно… Да что птиц, мухи и те не жужжат, пчел нет, и мошки… — Он прислушался. — Так не бывает.
— А ведь ты прав. — Угрюм тут же стал серьезен и поднялся. — Пойдем-ка отсюда лучше братан. Неправильное тут место.
Он не успел договорить так как маленький шип воткнулся ему в шею, мгновенно лишив сознания, и свалив тряпичной куклой в траву. Максим не успел среагировать, и даже вздрогнуть, так как второй такой же шип воткнулся и ему в кожу погасив сознание.
***
— Покушал землянички, придурок. Забыл, где нахожусь, детство вспомнил, дедушку… Болван.
Первое что услышал Максим, когда сознание толчками начало к нему возвращаться, был нудящий бубнеж друга. Страшно хотелось пить, глаза слиплись, и отказывались открываться. Он висел на вытянутых руках, прикованных кандалами, к толстой цепи свисающей из темного свода приличного размера бревенчатой камеры, по всей видимости пыточной, с одним малюсеньким пыльным окном, под самым потолком с ржавой решеткой, а рядом сопел и раскачивался, пытаясь дотянуться до места крепления цепи, Угрюм. Но все это Художник смог рассмотреть, только с третьей попытки сумев открыть слипшиеся ресницами глаза,.