Преподобный Петр Дамаскин говорит, что немощному лучшее есть удаление от всего, и нестяжательность много лучше милостыни[305].
Кто однажды роздал все, тот совершеннее исполнил долг любви и милосердия к бедным, нежели кто из своего имения подает малую часть, а большую часть удерживает у себя. Богатые хотя и имеют возможность благотворить своим имуществом, но всегда ли правильно и с пользой употребляют его? Это дело столь трудное и сомнительное, что состояние богатых в Евангелии представляется опасным (см. Мф. 19, 23–24). Если взвесить выгоды и невыгоды богатства и бедности, то откроется, что лучше однажды раздать все ради Христа, Который всем будет для всех, все оставляющих для Него, и потом пользоваться малою, только необходимою долею временных благ, чтобы тем удобнее заниматься снисканием духовных благ и быть способнее благотворить душам других, — это лучше, нежели при богатстве, ничего не принимая от других, быть неспособным благотворить другим в деле спасения.
Глава четвертая
Обет послушания
Для обета послушания основание заключается и в примере, и в учении Иисуса Христа, Который, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной (Флп. 2, 6–8). Потому Он и последователям Своим завещал: Если кто хочет идти за Мною, отвергнисъ себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мф. 16, 24). Обет послушания направлен к подавлению одной из главных страстей — гордости житейской. Гордости, правда, противополагается смирение, но как гордость в практическом отношении проявляется преимущественно в стремлении к независимости, к самостоятельному действованию, самоуправлению, не терпит подчинения другим и как противоположное гордости смирение — добродетель весьма трудная, лучше всего приобретается послушанием, то и дается обет послушания с отвержением своей воли и разумения, с полным подчинением руководству опытного наставника. К этому должна побуждать подвижника и недоверчивость к собственному разуму, который, под влиянием страстей омрачаясь, не может правильно, ясно познавать волю Божию, что Богу угодно и душе полезно, многого не знает и часто подвергается разным недоумениям, сомнениям, заблуждениям в духовных предметах, которые по своей сокровенности, таинственности, возвышенности превышают понятия естественного разума. А испорченная первородным грехом воля наша часто действует не по руководству разума, внушению совести, а по капризам, часто увлекается страстями в пороки, не имеет силы противиться им. А под руководством разумного, опытного наставника послушник свободен бывает от недоумений, сомнений, заблуждений, легче может пресекать греховные желания, влечения страстей, скорее утвердит волю в добром направлении образовать нравственно добрый характер и всегда чужд бывает тщеславия, гордости, потому что действует не по своему разумению и воле, а по наставлению и воле руководителя, ибо чужим умом и доброй волей нечего гордиться; таким образом мало-помалу послушник, упражняясь в подвигах самоотвержения, утверждается в смирении и благочестии.
О важности и пользе послушания многие святые отцы писали много прекрасного. Святой Григорий Великий говорит, что одна добродетель послушания насаждает в душе прочие добродетели и насажденные охраняет. Поэтому оно справедливо предпочитается жертвам (см. 1Цар. 15, 22), потому что в жертвах закалается чужая плоть, а посредством послушания — собственная воля. И тем скорее человек угождает Богу, чем решительнее перед взорами Его, подавив гордость своего произвола, закапает себя мечом заповеди.
Важная добродетель — нестяжательность, важнее ее — целомудрие, а еще важнее этих обеих — послушание. Ибо первая властвует над вещами, второе над плотью, а третье над духом. Напрасно говорят, что послушанием стесняется свобода и потому уничтожается необходимый характер нравственности. Когда мы подчиняем себя руководству другого, то ограничивается не нравственная свобода, а только возможность действовать по чистому произволу или своеволию, которое большей частью действует не по руководству разума, а по капризам, по влечению страстей, вопреки нравственному закону. Следовательно, как добровольно подчиняемся закону, также добровольно повинуемся и полезным наставлениям или повелениям настоятеля и руководителя. Потому заслуга наша не уничтожается, напротив, она еще тем больше бывает перед Богом, чем тяжелее для нашей чувственной природы или самолюбия такое добровольное отвержение собственного произвола.
Стесняется ли наша нравственная свобода тем, что Бог или начальники дают нам разные повеления для правильного действования, для нашей же пользы? Притом послушник подчиняет себя руководителю не как простому человеку, но как служителю Божию, который представляет лицо Иисуса Христа и тем вернее направляет нашу волю к угождению Богу (см. Еф. 6, 5–7).
Но надобно помнить, что эти обеты не составляют еще совершенства, а только служат средствами к совершенству, которое состоит в чистоте сердца, или святости, и в любви, соединяющей людей с последней целью всего — Богом.
Глава пятая
Об удалении из мира в монастырь
Живя в мире, трудно исполнять в точности монашеские обеты и с успехом проходить поприще благочестия по причине множества препятствий со стороны многих житейских нужд, забот, занятий, часто суетных или мелочных, частых развлечений, разных приключений, несчастных переворотов, господствующих в мире страстей, многих соблазнов, искушений, скорбей, и у подвижника не достанет ни уменья, ни сил противоборствовать им. Святой апостол Иоанн говорит, что весь мир лежит во зле, что в нем господствует похоть плоти, похоть очей и гордость житейская (1Ин. 5, 19; 2, 16), которыми заражена вся житейская атмосфера. Живя в такой атмосфере, при всей осторожности нельзя не заразиться более или менее тлетворными ее миазмами и не потерпеть вреда. Подвижники давно понимали это и удалялись из мира в монастырь — уединенную обитель людей единомысленных, у которых одно намерение и забота — угождать Богу и достигнуть спасения души. Уподобляя мирскую жизнь бурному морю, на котором каждая волна угрожает погибелью, а монастырь — тихой безопасной пристани, подвижники, притекая сюда, взывали: «Видя житейское море, воздымаемое бурей страстей и напастей, я притек к тихому пристанищу Твоему, Боже! Возведи от греховной тли живот мой, многомилостиве!»[306] В монастыре, точно как в спокойной пристани, нет таких препятствий к благочестивой жизни, как в мире, — нет мирской суеты, нет житейских дел, забот, все соблазны, поводы к грехам, все нужды для пропитания и одежды устранены, остается одна забота о душе. Этому все здесь благоприятствует: ежедневное богослужение, частые молитвы, чтение Священного Писания и писаний святых отцов, размышление о спасительных предметах, частое употребление Святых Таинств для подкрепления духа, ежедневное испытание и очищение совести, благоразумное обуздание плоти постом, бдением и трудами, неослабное хранение чувств и помыслов, единодушное братство, взаимное содействие друг другу в подвигах благочестия, возбуждающие к подражанию примеры разных добродетелей, бдительная попечительность настоятеля, наставления, утешения, поощрения опытных старцев, которые назначаются каждому новоначальному послушнику для руководства, и т. п.