Аслани скривился:
— Дело не в сентиментальности… Мы давно знакомы. Не раз она спасала меня в бою, прикрывая огнем. Раньше вылазки были чаще. И вот — она очень больна. Тельце худенькое, хлипкое, под глазами синяки — вы ведь видели, — у меня сердце заболело, особенно когда она с таким стоном опустилась на койку… Наверно, ей было больно… Я не рассказывал ей обо всем деле, — добавил он, покосившись на генерала Суховича. — Но она давно хотела эмигрировать. В детстве жила в Европе, и с тех пор тоскует по ней. Наша грязь не для малютки Юнче.
И мне скучно было бы одному. Я теперь богатый человек, почему бы мне и не позаботиться о ней? В Европе ей сделают операцию.
— А чем она больна?
— Почти всем! — горячо ответил Аслани. — Я иногда поражался, как она выдерживает эту жизнь, даже просто как она бегает и как она стреляет. Но потом я понял, что она одержима. Посмотрите в ее глаза: стрелок милостью божьей, она влюблена в свое оружие, она живет ради него. Она сама — оружие. Я восхищаюсь ей.
— Тогда выпьем коньяку, — засмеялся генерал Сухович. — Вы иногда раскрываетесь с неожиданной стороны, Аслани, особенно когда так ярко и необычно говорите. Раньше мне казалось, вы просто старый негодяй. Ваши родители были из интеллигенции?
— Мои родители были ничем не лучше ваших, генерал, — отрезал Аслани. — Вы разозлили меня. Какого черта?.. Меня сейчас снова затошнит. Когда я пью водку — я старый негодяй, когда пью вино — я поэт, когда пью коньяк — я дворянин. И не лезьте ко мне в друзья. Эта девушка для меня дороже всех вас… она моя сестра и боевой товарищ. Нас подружили пули.
— Те самые пули, из которых при попадании выливается яд? — весело уточнил капитан Рвако. — Кстати, Сухович, вы рано прекратили их испытания. Восстание можно было бы затянуть еще на недельку-другую.
— И так все удалось, — не согласился Сухович. — Вы знаете, что ни один врач, который пытался вылечить наших солдат от этих ранений, так и не догадался о яде. Постарались академики, правда?..
Если не считать высокой средней части парохода, где за ходовой рубкой из машинного отделения поднималась труба и крутились колеса, палуба ровно покрывала все внутренние помещения, в том числе матросский кубрик, камбуз и остальные. Генерал Сухович поместился в каютке в средней части парохода, удивив всех, — были гораздо более удобные помещения. Впрочем, путешествие обещало быть недолгим — два или три дня. На корме, над румпельным отделением, возвышалась надстройка во всю ширину парохода, там в каюте поместился капитан Рвако, в соседней жил Аслани (и Юнче положили там). Многочисленный такелаж провисал бесполезной паутиной, парусов никто не ставил, да их и не было. На флагштоке болтался флаг Великодержавии.
— Мы не дети, — говорил генерал Сухович. — Понимаем, что не всем может понравиться наш флаг. А в таком деле рисковать особенно не следует.
Поэтому запаслись также и мятежным флагом Острова, а заодно и Романии. У капитана в ящике хранились все нужные документы.
В каюте был сумрак. Боковой иллюминатор закрыли глухой шторой. Свет из другого падал на узкую койку, где под толстым одеялом лежала Юнче. Аслани чуть не прослезился, увидев, как изменилось ее лицо. Ведь раньше ее румянец хоть и говорил о болезни, но не напоминал следы от ядовитых уколов, а волосы не торчали как сухая трава. И голос не был таким тонким.
— Что делает генерал? Что делали вы? — спросила она, когда Аслани с ухмыляющимся капитаном вошли. Кажется, она давно проснулась и скучала. — И расскажите, что там, снаружи?
— Скоро Европа, Юнче, — улыбаясь, заговорил Аслани. — Наша работа кончилась, и скоро мы забудем об этой проклятой стрельбе. Тебя будут лечить лучшие врачи мира. Вот увидишь, они снова сделают тебя спортсменкой. Нет, зачем? Ты будешь тренером, тебя будут слушаться будущие чемпионки. Главное, поправляйся поскорее, Юнче, мы с тобой купим огромный дом и заведем павлинов и леопардов…
Капитан Рвако добродушно усмехнулся:
— Лучше заведите дрессированных медведей. Они будут напоминать вам о родине…
— Что значит: «мы с тобой купим дом»? — поразилась Юнче. Одеяло зашевелилось, словно она хотела вскочить с койки, но не находила сил для этого.
Аслани заторопился:
— Не подумай ничего дурного, девочка! У тебя, конечно, будут собственные деньги, но мне было бы приятно помогать тебе… А ты бы помогала мне. Я там шагу не смогу ступить один! Мы ведь друзья?
— А у вас вообще есть друзья, Аслани? — печально спросила Юнче. — Поделитесь, кто у вас остался на Острове, если кто-то остался? Или, может быть, в Великодержавии?
— Никого нет! Только ты мой друг, — поклялся Аслани. — Ты что! Чтобы у меня кто-то остался там… Это была бы такая подлость, их бы затравили, убили бы за связь со мной…
Капитан Рвако снова перебил его:
— Да и я тоже не хотел бы сейчас оказаться в Великодержавии! Мало ли, вдруг найдется хоть один честный… Здесь нет Суховича?… Честный дурак-генерал или кто-нибудь из тех, кто не попал на пароход… Аслани говорит, что не смог бросить тебя. Представляешь? Ты осталась… Операция закончилась, понадобятся колоритные фигуры для суда, для газет… А если бы ты попала к нашим солдатам? Да, Аслани, конечно, негодяй, но он не жесток, и совесть у него еще есть. Будь ему благодарна!
У Юнче сверкнули глаза.
— Я знаю, что он негодяй! Но я не считаю себя чем-то ему обязанной. Оставьте меня!.. А то меня не довезут до Европы. От вас хоть за борт… Или позовите генерала Суховича, он умнее вас. Мне есть о чем с ним поговорить.
— Да больно ты ему нужна! — воскликнул капитан Рвако. Он явно забавлялся разговором. — Мы-то чем тебе не нравимся?
— Всем! — отрезала Юнче. — Никаких совместных домов. Аслани, теперь вы мне уже не командир, вы никто. Не лезьте ко мне в душу, или я не выдержу. Хотя я и так не выдержу, наверное… Но я хочу видеть генерала.
Аслани стоял, понурившись.
— Но ты правда моя должница! — напомнил он. — Я опекал тебя с самого начала. И я мог бы оставить тебя в том осином гнезде, которое вот-вот прижгут огнем дальней артиллерии. Но ты заболела, и я сделал все, чтобы ты попала за границу. Думаешь, это было так просто?
— Старик хочет вылечить тебя, понимаешь? — спросил Рвако. — Никогда не видел, чтобы девушки вели себя так некрасиво… а я много вас видел, со всех сторон… И ты что, не помнишь, как он спасал тебя лишь тем, что был рядом в бою; или ты не догадываешься об этом?
Юнче пронзительно посмотрела ему в глаза. Рвако снова ухмыльнулся, как можно шире.
— Мне в подробностях рассказывали о ваших партизанских вылазках! Часто с вами был Аслани, и против вашей группы тогда и народу было поменьше, и стреляли пореже. И никогда не преследовали. Потому что старый волк Аслани ходил по своим делам, мы его не трогали. Слишком важная персона!
Да, старый добрый Аслани. От него многое зависело в моей жизни, например, с его помощью я принял командование этим благословенным пароходом. Он мой давний друг, еще по институту ВСБ…
— Потише, потише! Вы, моряки, никогда не отличались бережным отношением к словам, — испугался Аслани. — Мы еще не в безопасности. Мы не так далеко от Острова, вдруг обстоятельства заставят нас вернуться? Не всем надо открывать такие подробности. И зачем травмировать чувства девочки? Она ненавидит само это слово!
Он в отчаянии дернул себя за бороду.
— Не смотри так, девочка! Я не привык говорить такие вещи, но я… да, я привязался к тебе, мы ведь долгое время соседствовали. У нас были общие враги, Юнче. Мало ли кто был в школе ВСБ? Мы вместе воевали! Воевали против Великодержавии, оба защищали свою маленькую родину — наш зеленый Остров! В этом мире все так сложно и запутанно.
— Я давно все знаю, во всех подробностях. Вы не удивили меня, — сказала Юнче, побледнев. — И знаю, что это не просто вояж за границу. И знаю, чем забито брюхо этого проклятого парохода! Никогда уже не будет война благородной, а борьба — правой. Но я воевала даже не против Великодержавии или за Остров. Я воевала против хамов и мерзавцев, против самоуверенных жлобов, которые не способны полюбить что-то без разрешения их босса. Ваша привязанность ко мне отнюдь не делает вам чести, Аслани, потому что интриги и золото для вас важнее меня и моих друзей!