– А как женщины доверяются мужчинам? Большинство обходится без пистолета, – сказал Римо.
– Я и не думала, что он мне понадобится, – сказала Синтия.
Римо ответил:
– Все, что тебе понадобится, дано тебе природой.
Рука, державшая пистолет, слегка дрогнула. Римо заметил это и прошептал:
– Только ты и я…
Пистолет медленно опустился – она была беззащитна перед ним. Он стоял всего в нескольких футах от нее и – черт бы ей побрал! – видел только тонкие чеканные линии лица, великолепную грудь и тонкую, длинную талию; она подставила ему лицо, и Римо со стоном прильнул к ее губам. Лязгнув, на пол упал пистолет.
Потом, не отрываясь от ее губ, он медленно, шаг за шагом, стал подталкивать ее к кабине первого грузовика. Он прислонил ее к кабине, здоровой рукой, которой только что ласкал грудь, нащупал ручку дверцы и открыл ее Потом приподнял Синтию и уложил на сиденье. Он прикрыл ей лицо подолом платья, раздвинул ее ноги так, что одна легла на панель приборов, и соединился с ней, не обращая внимания на боль от разорванных связок плеча.
Холод был пронзительным, а кабина неудобной, но с этой женщиной Римо чувствовал себя словно на перине.
Он приблизился к ее уху и прошептал:
– Я всегда мечтал заниматься этим в грузовике.
Она обхватила его голову, притянула к себе и прошептала на ухо:
– Римо, я люблю тебя! Я люблю тебя! Прощаю тебя! Прощаю тебя!
Конец был близок. Она металась и извивалась под ним на сиденьи, а когда наступила кульминация, укусила его за ухо. Он слегка отстранился, но не для того, чтобы увернуться от укуса, а для того, чтобы снова накинуть подол платья ей на лицо. Здоровая рука взлетела над ее головой и опустилась на ее лицо. Она не видела удара. Римо почувствовал под ладонью хруст и понял: ее больше нет.
Он отдавал себе отчет, что если бы ее лицо было открыто, ему не хватило бы духу сделать то, что необходимо было сделать. Во имя тех юных наркоманов, наводнивших страну, чьим проклятием был источник обогащения Синтии Хансен и чьими страданиями были оплачены ее развлечения.
Он убил ее, потому что ненавидел. Но он немного любил ее и потому дал ей возможность умереть мгновенно.
Римо привстал, и тут только понял, почему в кабине было так тесно. На полу, под рулем, вповалку лежали два трупа. Они прижались друг к другу, пытаясь согреться, да так и заледенели. Римо смотрел на тела невидящим взглядом.
Потом в приливе ярости он снова занес руку и снова ударил Синтию по мертвому лицу; теперь он не испытывал ничего, кроме ненависти.
– Вот так-то, дорогая.
Римо выбрался из грузовика и с тоской подумал, что там, в кабине, вместе с изуродованным телом Синтии Хансен он оставил частицу себя.
Потом попытался вспомнить ее лицо и обнаружил, что не может. Вероятно, такие воспоминания доступны лишь мужчинам. А ведь он не просто мужчина. Он – Дестроер.
И внезапно ему снова стало холодно.
Глава двадцатая
Майрон Горовиц напевал себе под нос. Он помог Синтии снести вниз этого ублюдка Римо или как там его в подземный морозильник и оставил ее там, чтобы она его пристрелила.
Он был нужен здесь, наверху. Машины работали, таблетки так и выскакивали, падая в пузырьки с наклейками «аспирин», содержащие, однако, куда более сильное средство, чем все ацетилсалицилы в мире. Дсвяностовосьмипроцентный героин. Он еще с утра до прихода Синтии принял таблетку и чувствовал себя распрекрасно. Конечно, он не настоящий наркоман, потому что в любую минуту может бросить это дело. Надо признать, что таблетки помогают ему чувствовать себя еще более выдающимся человеком, чем на самом деле. Врачи принимают их, разве нет? А если бы он захотел, то стал бы врачом.
Он следил за работой машин и напевал что-то – неразборчиво, без всякой мелодии, просто жужжал. Люди, которые вот-вот станут мультимиллионерами, могут себе это позволить. Он не слышал шагов позади.
Когда за его спиной кто-то откашлялся, Горовиц повернулся и лишь слегка удивился, что перед ним не Синтия Хансен, а трое мужчин. Выглядели они забавно. Если бы Майрон Горовиц не был джентльменом, он захихикал бы.
Он все же хихикнул.
Толстяк-коротышка с головой яйцом и закрученными усиками сказал ему: – Алле! – Он, наверное, был француз, потому что держал зонтик. Странного вида азиат в очках с толстыми линзами, с безумной улыбкой уставился на Майрона Горовица. И еще один совсем смешной толстенный мужчина, похожий на Хоуги Кармайкла после шестимесячного откармливания. Этот стоял, ухмыляясь уголком рта и вцепившись обеими руками в ручку портфеля.
Что ж, Майрон Горовиц будет с ними вежлив. Он знает, что вел бы себя точно так же, даже если бы не принял таблетку. А сейчас наступало время отдыха, ему пора было расслабиться, поэтому он ухмыльнулся и спросил: