Нелегким делом было доставать продовольствие. Помогали, конечно, крестьяне чем могли, но больше мы на немцев самих полагались, на их хозяйства, которые они для себя тут сорганизовали. В основном из бывших поместий польских. В одно из таких поместий, недалеко от Барановичей, частенько я наведывался. Управляющим там был пожилой пан Ростецкий, а еще жила там Эва, его дочь, красивая до невозможности.
Пан Ростецкий снабжал нас продовольствием — конечно, втайне от немцев; частил он их и в хвост и в гриву, вся его семья была с нами очень обходительна. Только я все равно до конца им не верил. Кто знает, что у них на уме? С нами так, а с немцами, может, еще лучше. А на самом деле как? Люди они, видать, не бедные всегда были, рисковать не хотят, а с кем они душой? Недаром говорят, чужая душа — потемки…
К лету получил я первое свое партизанское боевое крещение. Мы тогда как раз операцию проводили на железной дороге и наткнулись на крупные силы немцев. Завязалась перестрелка, были убитые, раненые. Меня пуля тюкнула в плечо. Хорошо кость не задела, но крови потерял много, ослаб. Тут ночь подошла, мы отступили, а немцы побоялись преследовать. Путь наш был мимо поместья, где пан Ростецкий заправлял, и командир сказал, что придется меня тут оставить: до базы не дойду. Да и медикаментов никаких нет.
— Только с Эвой поменьше любезничай, — сказал мне командир на прощанье. — Знаем мы тебя…
Добрел я кое-как до поместья, жар у меня начинался, поэтому опасения нашего командира были напрасны — не до любезничанья тут. Положили меня в какой-то кладовке, прохладной, полупустой, на сеннике. Там я и забылся.
И привиделась мне Эва еще красивей, чем в жизни, и что-то говорила она мне, и улыбалась, но понять я ни слова не мог. Наверное, поэтому не удивился, когда открыл глаза и увидел настоящую Эву: подумал, сон продолжается. Только почему рядом с Эвой несколько человек в военной форме?! Немцы! Это же немцы!.. Не может быть! Снится, наверно…
Я закрыл глаза, опять открыл — немцы стояли прямо надо мной. Оружие было под рукой, я дернулся, попытался привстать, застонал от боли…
Эва подскочила, сильно пихнула меня ногой, что-то закричала по-польски, а потом громко и весело заговорила по-немецки… Ну, все, подумал я, крышка…
Как сквозь сон видел я оживленных, улыбающихся немцев, слышал их голоса, смех… Что она им толкует?.. Ну скорей же, скорей, кончайте всю эту музыку!..
И вдруг Эва повернулась и пошла из кладовки, а немцы, что-то весело лопоча, потопали за нею… Я остался один и не то опять заснул, не то потерял сознание…
Потом я узнал: немцы захотели осмотреть дом — все чуланы, кладовки. Уж не знаю, чего они больше подозревали — что от них продукты скрывают или партизан… Эва не растерялась, сказала про меня: это работник Яцек валяется, напился и прячется от отца. И где только шнапс берет?.. И пригласила немцев к столу, где для них уж обязательно найдется шнапс…
Вот такая простая история. Я в ту пору, конечно, не задумывался, не понимал как следует, чем рисковала Эва. Дернись я посильней, крикни что-нибудь от жара, от лихорадки, от отчаяния по-русски — все было бы кончено. И для нее — семнадцатилетней девушки, и для ее отца с матерью, и для малолетнего брата…
Позднее уже, намного позднее стал я понимать, как и чем рисковали многие люди вокруг нас, связанные и не связанные с нами. Пусть они и далеко от фронта, и оружия держать не умеют… Да, эта война была для всех… На всех хватило…
Где Эва теперь?.. Нет, ничего не знаю… Жива ли? Как сложилась ее жизнь?..
А я… Ну что я? Почти до конца Отечественной пробыл в партизанах, а незадолго до победы опять контузило. Да, вот так: начал войну с контузии и кончил так же. Только на этот раз похуже было: на два года речь потерял; думал уже, до конца жизни не говорить, а переписываться с людьми буду. Но вылечили уральские врачи… Кем я только потом не был: и токарем высшей квалификации, и шофером первого класса, и техником по монтажу… Последние пятнадцать лет учителем работаю. По труду… Вообще нравится. Есть что рассказать ребятам — не словами, на них я не слишком горазд, а руками, инструментом… Одно плохо: чувствовать себя намного хуже стал. Часто проснусь утром — ну нет мочи подняться! Но вспомню, куда иду — и встаю, и волочу ноги. А по дороге горка — так в другое время и не заметил бы, а тут — как на Казбек лезу… А приду в школу, посмотрю на них, на разгильдяев моих, и вроде легче… И сердце не так жмет…