— …Будем разбираться, товарищ Кедрина, — повторила Антонина Романовна, когда сумела вставить слово. — Не хочу думать, что здесь что-то серьезное, но внимание обратим, проверим. А вы, пожалуйста, сами не волнуйтесь и успокойте других родителей. Не создавайте напряженной атмосферы. Ни в коем случае. Я лично возьмусь за это дело… Обещаю вам.
Когда посетительница ушла, Антонина Романовна перевернула листок настольного календаря и записала: «Поговор. со Ст. Макс., выз. участ. драмкруж. (список)?»
Потом встала, с трудом выпрямилась, начала надевать пальто. За окнами совсем стемнело, а она ведь здесь почти с восьми утра. У нее тоже своя «продленка»…
Директору решила ничего не говорить. Он человек новый, никого хорошенько не знает. Уж сама как-нибудь. Не привыкать…
Глава VI
НИНА КОПЫЛОВА — САМА С СОБОЙ И С ПОДРУГАМИ
— Ой, Таня, что я тебе скажу!.. Только никому, ладно? Поклянись!
— Клянусь, — сказала Таня.
Она так ответила, но я-то знаю, все равно любит болтать. «Как в сите, ничего не удержишь» — так моя мама говорит. Ей хорошо с поговорками, а с кем мне еще поделиться? Не с Сонькой ведь Шуваловой… Она вообще не знаю что… Оля — та про свои книжки только и думает… Вера… Да ну ее, Веру, — ходит, как на сцене Большого театра…
— Мы вчера с Каргановым целовались, — сказала я Тане.
— Ну да? — сказала она. — С этим малышом?!
При чем тут малыш? Я ей про одно, она про другое. Да и не такой уж он маленький. Мне до виска наверняка достанет… Если не выше.
— Правда, — сказала я. — На лестнице.
— Сколько раз? — спросила Таня.
Вот дуреха тоже! Я ей серьезно, а она цирк устраивает. Я даже повернулась и сделала вид, что ухожу.
— Постой! — завопила Таня. — А как? Кто первый?
— Не знаю, — сказала я. — Не помню. Как-то само получилось…
— Само не бывает, — уверенно сказала Таня. — Он тебе очень нравится? Да? А куда ходили?..
Если совсем по-честному, я не знаю, очень мне нравится Шурка или нет. Иногда кажется — очень, а потом — совсем не нужен, ни капельки, пусть хоть в другую школу переходит.
— Очень. По глазам вижу, — сказала Таня. Все она всегда видит. — Влю-блен-на-я, да? По самую завязку?
Она это слово «влюбленная» произнесла по складам, как какое-нибудь заковыристое английское. Например, «ас-си-милейшн».
— Ну тебя, — сказала я ей. — Перестань.
— А он? — опять спросила Таня. — Очень? А что он говорит?
— Что он должен говорить? Так… анекдоты рассказывает. Шутки шутит. Очень смешно бывает.
Но Танька не отстает.
— А что-нибудь такое, — спрашивает, — четкое говорил? Ну, про любовь? «Я… тебя… на всю жизнь»… И так далее…
Конечно, говорил, отвечаю, руку и сердце предлагал… А сама вспоминаю: говорил или нет? Когда в кино сидели, еще музыка громкая была, он придвинулся — может, тогда и сказал? А я не слышала совсем да его обругала, чтоб не мешал…
А вообще мальчишки думают, мы ничего не замечаем, а мы ой как замечаем! И как посмотрит, и как скажет. Он тебе, может, крикнет даже грубо, какое-нибудь там: «Эй, ты, куда пошла?!», а мы все равно понимаем по-другому, как надо… Другой раз толкнет даже, а мы знаем: это он обнять хотел. За волосы дернет — поцеловать хочет.
Тут недавно наша «Сядь и подумай», историчка, заболела — вот красота, нас раньше отпустили. Шурка подходит и говорит: «Пойдем?» Я говорю: «В кино?» А он говорит: «Нет, в музей». Я думала, смеется, а он по правде.
Сначала мы там черепки разные смотрели, статуи. Я иногда отворачиваюсь, хочу пройти мимо, — уж больно много их — а Шурка хоть бы что и еще такую историю рассказывает. Будто в одной школе, даже фамилию директора называл, там прямо в вестибюле — где у нас пионер с горном, у них — Венера или еще кто-то. Ее нарочно поставили — потому что, Шурка говорит, это красиво, а к красоте надо с детства приучать и не стесняться ее, не краснеть чуть что… Уж кто бы говорил, сам каждую минуту краснеет. Поздоровается — краснеет, что-нибудь ему в коридоре скажешь, опять краснеет. Только здесь, в этом зале, — я нарочно смотрела — не покраснел, наверно, ни разу. Все не как у людей.