Значит, и билет уже есть? Самолетом?.. Это сколько ж часов лететь? Здорово… Ты пиши все-таки, ладно? Я отвечать буду… Обязательно…
А родители что? Отец очень против?.. А мать ничего? Даже отца останавливала, когда очень разбушевался?.. Ну и правильно, чего особенного…
Глава VIII
ОТЪЕЗД
Не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить по лицу Владислава Павловича: тот сильно чем-то расстроен. Шура это понял сразу, как отец вошел. Понял — и не удивился. Потому что был готов к этому и, собственно, иного не ожидал.
Да и чего можно ждать от разговора отца с классным руководителем? Ничего хорошего.
— Я, конечно, знал, дела у тебя далеко не блестящи, — начал Владислав Павлович еще от двери, — но чтобы до такой степени — этого я предполагать не мог. Мало того, что еле вытянул первую четверть… Нет, послушай… — Это было обращено к Шуриной матери. — Оказывается, он там разошелся вовсю. Нахамил учительнице истории, она с ним дел иметь не хочет. С половиной ребят поссорился, полез в стычку с завучем… Из-за чего?
— Все из-за того же, — сказал Шура. — Я рассказывал.
— Тянется глупейшая история с драмкружком? — спросила Инна Федоровна. — Но ведь это не значит, что нужно посыпать голову пеплом, бросить учебу, оттолкнуть товарищей…
— Вообще отринуть все земное и уйти в скит, — сказал Владислав Павлович. — Что с тобой творится, можешь нам сказать? Ты ведь знаешь, мы стараемся с мамой не приставать к тебе по мелочам, не опекать беспрерывно. Верим тебе, знаем, что ничего плохого не сделаешь. И все-таки, смотри… Дела твои все хуже и хуже. На отметки глядеть тошно. Ты стал как еж… Как дикобраз. Пошел на конфликт с учителями, с завучем, с ребятами. Тебя даже хотят перевести в другой класс.
— Еще чего! — сказал Шура. — Никуда я не перейду.
И подумал, что, может, действительно лучше, если переведут… Не видеть все время Нину… Женьку Усватова… Котьку… С которого Нина глаз не сводит…
— Что с тобой творится, а, Сасик?! — спросила Инна Федоровна. — Скажи нам…
И оттого, что она назвала его этим полузабытым детским именем, и оттого, что в голосе ее Шура услышал боль, даже слезы, ему захотелось оторваться от подоконника, подбежать к матери, сесть рядом, обнять — чего давно уже не делал — и начать рассказывать про все: про себя, про Нину, про то, почему у него сейчас все так получается… А почему в самом деле? Не из-за Нинки ведь, смешно. И не из-за одной только Стеллы Максимовны. И уж совсем не из-за «Сядь и подумай»… Из-за чего тогда?.. И что, собственно, получается? Ничего особенного не происходит. Все нормально… Хотя, в общем, не очень-то нормально. Если взять с Ниной… И со Стеллой Максимовной тоже. А некоторые, вроде Женьки, им на все наплевать… Начиналась сказка про белого бычка, Шура чувствовал это, понимал, что в голове путаница, разброд, и ни самому себе, ни тем более матери объяснить ничего не сможет… А раз не сможет, зачем начинать?
И Шура не отошел от окна, а продолжал молча водить пальцем по стеклу, выводя на запотевшей слегка поверхности букву «Ш». На вопрос матери он так и не ответил.
— Не знаю, — сказал Владислав Павлович, — мы тоже учились понемногу, тоже дружили и ссорились и боролись за справедливость. Но все это не превращалось в самоцель. Не переходило каких-то границ.
— Вот и плохо, — сказал Шура. — Значит, было не по-настоящему.
— Ну знаешь… Кто дал тебе право так говорить? Осуждать легче всего… — Шура молчал, и Владислав Павлович продолжил: — Возможно, оттого, что жили мы куда трудней и не могли позволить себе такую роскошь… Давать волю эмоциям по любому поводу. Ведь это, в сущности, только расслабляет… распускает. А у нас были определенные цели — учеба, будущая работа, полезность обществу. Вы же теперь…
— Не надо, папа, — сказал Шура. — Не надо о своем светлом прошлом. Перечитай Тургенева. «Отцы и дети». Или слушай передачу «Ровесники». Там про все есть.
Это нахальное предложение вызвало взрыв негодования Владислава Павловича, но Шура не отвечал. Не хотелось спорить, что-то доказывать, выслушивать; ему бы впору сейчас действительно разобраться в себе самом, понять, что с ним происходит, почему так: вроде ничего страшного не случилось, а чувство такое, будто все рушится и не от кого ждать помощи… Уж она-то, во всяком случае, пальцем не шевельнет, если с ним что-нибудь… Стоп! Выходит, он все же постоянно думает о ней — о Нинке?! Не хочет, а все равно думает… Так, что ли?.. И чтобы не отвечать даже себе самому, Шура заговорил.