— Я его помощник, — говорю, — понял? Первый заместитель и правая рука. А также мозговой центр и начальник ЭВМ.
А мальчишка дальше мне интервью устраивает.
— Вы, — спрашивает, — в газету потом писать будете?
— Обязательно, — говорю. — Как же иначе? В газеты, в журналы, в книги. Во все места. Даже в стенную печать.
— Про нас? — опять спрашивает мальчишка.
Да чего он пристал?!
— Про вас, про вас, — говорю. — Конечно, а про кого же? И про тебя, если надо, и про того, кто сегодня выступать будет. Ты его знаешь?
— А ты? — вдруг спросил он.
Мне бы похлопать его по плечу да и уйти, помахивая папочкой, а я в откровенность ударился:
— Как же, — говорю, — видел вчера в одном темном месте, знакомы малость.
— Около школы, да? — быстро спросил мальчишка.
Мне бы, дубине, сообразить хоть немножко, а я хвост распушил и токую, как глухарь.
— Да, — отвечаю, — около школы. Правда, он меня, может, и не видел, зато я его очень хорошо видел и слышал. И ножичек тоже заприметил…
Ну и так далее. И все это таким тоном, как прокурор или следователь по особо важным делам. Но паренек, вижу, слушать меня перестал: то ли думает о чем-то своем, то ли скучно ему. А потом говорит:
— Пойдем, что-то интересное покажу! Вот про чего в газету написать, это да… На всю страну… Мы сами сделали…
— Далеко? — спрашиваю.
— Да нет, здесь на первом этаже. Вернее, в подвале, но там светло, не бойся.
— Я и не боюсь. С чего ты взял? Идем, только недолго, а то скоро начнется.
— Недолго, — говорит. — Две минуты.
И мы двинулись — какими-то лестницами, переходами, потом, правда, в подвал спустились. Школа у них не такая, как наша: так что я ничего не понимал, шел за ним, как ребенок. А в подвале трубы везде: котельная, наверно, рядом, и еще закутки какие-то, прямо как тюремные камеры. И свет тусклый, словно его и нет.
— Ну что ты мне показать хочешь? — спрашиваю. — Давай скорей! — А у самого уже немного душа в пятки уходит: больно обстановка зловещая. — Чего тут? — опять говорю. — Небось мастерская какая-нибудь? Ракету сами соорудили? Или вычислительную машину?
— Ага, машину, — говорит. — Вот сюда… Заходи… Заходи же.
Он дважды повторил приглашение, потому что я увидел перед собой совершенно пустую комнату и невольно остановился в дверях. Но потом шагнул через порог, и паренек вслед за мной…
— Здесь… вот, видишь… вот… — забормотал он что-то невнятное и вдруг попятился, выскочил за дверь, и я услышал, как щелкнула задвижка.
— Ты чего? — спросил я, ни о чем еще не догадываясь. — Эй! Как тебя зовут? Куда ты пропал?
Ответ раздался не сразу. Я успел уже бессмысленно оглядеться, увидеть совсем маленькое окошко, какие-то не то козлы, не то верстак, свисающую с потолка лампочку. И в это время до меня донесся его голос, измененный толстой дверной преградой, и потому неузнаваемый.
— Ты… слушай… скажи… Правда, писать о нем будете? В газету… О Николае… Скажи… Его ведь засудят опять… Не надо… А ножик у него так… перочинный… Я видел… знаю…
— Ты что, сдурел? — сказал я, когда немного пришел в себя. — Ты меня для этого сюда привел? Чтобы спросить?
— Ага, для этого, — ответил он.
— Зачем же сам ушел?
— А я тебя запер.
Вон оно что! Значит, я вроде заложника. Мне стало смешно, а потом не очень, потому что подумал: может, это все от Николая идет… Что, если он со своими дружками сюда заявится? Еще, чего доброго, бить станут! Пытать. Голодом морить…
Я подошел к двери, рванул ее, ударил ногой.
— Открой! — сказал я. — Слышишь? А то хуже будет! Вы что, в одной шайке?
Эх, не надо было мне сейчас все это говорить, да уж вырвалось!
— А будете писать? — снова спросил он.
— Послушай, — сказал я, — с чего ты взял? Никто ведь и не собирался.
— А сам говорил?.. В газеты, в журналы…
— Мало ли что говорил! И потом ведь не я пишу…
— Ну, этот, твой писатель… будет?
— Ничего он не будет! — закричал я. — Он и не хотел!
— А сам сказал, — повторил паренек.
Действительно, я это сказал. Не далее как минут пять назад. А слово, как известно, средство общения… Но ведь это все болтовня, я же просто так придумал. Для солидности… Как ему, чудаку, втолковать? Ведь и правда сгноят меня здесь. Очень просто… Или еще чего похуже…
— Слушай, — сказал я. — Неужели не понимаешь, я шутил?! В шутку говорил, ясно? И писатель писать не будет. Он книги только пишет, а не в газету. Толстые книжки… С картинками… А я вообще ничего не пишу. Одни письма. Понял?