Это, вернее, не ключ, а источник с горячей серной водой. Температура 35 градусов. Вода стекает сверху, с горы, и образовала такую белую чашу в известковой породе. Очень красиво: края блестящие, бугристые, уступами, кругом снег, а сама вода ярко-бирюзовая. Мы взбирались по этим уступам, бегали там, потом учитель географии, который с нами ездил, крикнул:
— Ну, пошли, пошли! Хватит… Машина ждет… Вам что, особое приглашение, Муллоев?..
И это «вы» прозвучало хуже, чем «ты».
Я уж после думал, что ничего бы не случилось: Замон внимания бы даже не обратил на этот окрик, если вообще не его настроение. Я имею в виду — из-за Ани. Но сейчас он взял да и взбрыкнул. Может, еще оттого, что Аня в это время стояла рядом со мной и что-то говорила и смотрела на меня правым глазом, а возможно, обоими. А на него — ни одним.
— …Да о-со-бо-е, — повторил сверху Замон. — Нам особое приглашение. Я сейчас купаться буду! — И сделал вид, что стаскивает с себя пальто.
— Муллоев, машина ждать не будет, — сказал учитель. — Что ты кривляешься, как маленький? Кому сказано?!
— А вы не кричите… — пробормотал Замон не очень громко — так, больше для себя. Но и не подумал спуститься вниз, а пошел дальше вокруг бассейна.
И тут решил действовать я. Потому что в чьих же еще, как не в моих руках были все ключи от Замонова настроения; кто, как не я, понимал сейчас все, что творится в его молодой груди под тем самым пальто, которое он только что грозил скинуть? И достаточно мне было дотронуться до него рукой, словно волшебной палочкой, да еще произнести два-три проникновенных слова, как Замон, конечно, сразу опомнится, придет в себя и потом всю дорогу будет глядеть на меня с застенчивой безмолвной благодарностью.
Так примерно представлял я себе положение дел и свою собственную роль. Однако получилось иначе.
Но сперва я легко и, как мне казалось, грациозно, взбежал по уступам бассейна, приблизился к Замону, положил руку на плечо и тоном доброго дяди благожелательно произнес:
— Брось в самом деле. Чего ерепенишься? Пойдем…
— Отстань! — сказал он и сбросил мою руку.
А на меня-то за что? Я ведь только хорошего хотел.
— Ну, пошли, — снова сказал я и покровительственно, как маленького ребенка, потянул его за воротник.
— Не лезь, — сказал Замон и опять вырвался.
Но я-то ведь ясно видел, что ему и самому надоело артачиться и делает он это просто так, из чистого упрямства.
— Пойдем, пойдем, — сказал я утомленным голосом многодетного родителя. — Конфетку дам. — И, обняв его за плечи, добавил: — Никуда твоя Аня не денется. Что ты психуешь?
Замон скривился, резко дернулся и сильно оттолкнул меня с криком:
— Чего ты все лезешь?! Кто тебя спрашивает? Не приставай…
Последние слова долетали до меня уже обрывками, так как в это самое время я падал, скользил, обрушивался в чудесную белую чашу с изумительной бирюзовой водой! Там было неглубоко — чуть выше пояса, поэтому я сумел удержаться на ногах и не уйти в воду с головой. Лицо, голова и шапка остались сухими. Зато все остальное… Мне было очень тепло, даже горячо сначала: как-никак — 35 градусов, не шутка! В море, если — 20,— так уж лучше некуда.
Первые мои мысли были именно об этом: хорошо, что не упал, что голова сухая, что совсем не холодно. Я даже поднял голову и посмотрел в такое же, как вода, бирюзовое небо. Собственно, отсюда я и не видел ничего, кроме неба и гор. Хотя нет, на фоне гор четко вырисовывалась знакомая фигура. Это был Замон, и выглядел он совсем не победителем.
— Не холодно? — были первые слова, которые он произнес.
— Нет, — ответил я таким тоном, будто раньше других вошел в воду и только и жду, что за мной последуют остальные.
Не знаю, о чем бы мы еще поговорили — о погоде, об уроках, об Ане, но тут на белых уступах бассейна показались ребята вместе с учителем. Крики, шум, смех, советы опуститься по горлышко, предложения поплавать, нырнуть, рассказать о своих ощущениях — все это продолжалось до тех пор, пока учитель не пришел в себя и не сказал свое решающее слово. Он даже не стал выяснять, как и что, кто виноват, только просил меня ни в коем случае не выходить из воды, а сам он сейчас пошлет в санаторий за какой-нибудь одеждой. А потом… Тут он безнадежно махнул рукой и вдруг рассмеялся. За ним засмеялся еще кто-то, после — еще, и вскоре все, кто стоял надо мной на краю бассейна, смеялись, заливались, хохотали, гоготали, надрывали животики, а также помирали со смеху. Один я не очень знал, что делать, — пробовал и то, и другое, и третье, но хватило меня только на то, чтобы с натугой улыбаться. И то хорошо — верно? Не всякий бы смог в моем положении.