Концерт начался с народной песни «Добро пожаловать!». Артисты плавно махали руками, поворачивались вокруг собственной оси и пели, а малыши пытались влезть из зала на сцену, пищали, плакали — конкретная музыка какая-то!
Последний номер, который я помню, был старинный памирский танец «раппо», а перед этим — как полагается — конферансье в стихах очень долго восхвалял артистку…
Тем временем где-то высоко в горах сдвинулся с места камень. Может быть, совсем небольшой, вроде того, которым Замон в окно запустил, но он ударился о другой камень — и тот охотно покатился вниз. Их было уже два, они подталкивали на своем пути всех встречных и поперечных и находили среди них много последователей. Теперь это была уже целая группа, взвод, он превращался в роту, в батальон, в полк… Пошла цепная реакция! По склону с неимоверной быстротой мчалось уже огромное полчище камней — с громом, с треском, с гулом. Под ними обрушивались горные уступы, пополняя их ряды своими осколками и валунами, их путь услужливо взбрызгивали водой горные ручейки, и всюду им была зеленая улица.
Я так красиво это представил себе уже потом, а в тот момент даже не понял, почему вдруг прервался танец «раппо» и все побежали из зала. Слышал, конечно, до этого какой-то гул, но думал, что самолеты.
— Обвал, — крикнул Замон, когда мы выскочили на улицу. — Совсем рядом!
И тут заработало радио над дверью клуба. Стараясь перекричать грохот, заведующий или радист говорил, что не надо беспокоиться, пускай все идут по домам, в город уже сообщили. Я, правда, ни слова не понял, потому что говорили по-таджикски, но Замон мне объяснил и крикнул, что обвалом уже захвачен один поселок — вон там он был, на склоне, надо туда пойти, пока не прибыли пожарные машины и пограничники. А то потом не пустят. Он, видно, хорошо знал, как бывает во время обвалов, не первый раз…
Мы пошли, и не мы одни — много народу. Гул уже прекратился, но еще не осела пыль. В наступившей сразу тишине слышны были крики, плач, несколько женщин ринулись туда, где теперь виднелись лишь груды камней. Эти женщины хорошо помнили, что совсем недавно там были строения, люди… Женщин удерживали, они вырывались, кричали жуткими голосами. Мне было не слишком страшно — наверно, потому, что не знал языка, не видел никаких следов обвала, кроме камней и пыли.
Мы подходили все ближе. Насколько я понимал, нас предупреждали, чтобы мы не шли туда, но разве тут удержишь — одних толкало горе и надежда на чудо, других — любопытство, желание помочь…
С Замоном и с другими ребятами мы бродили у подножия каменных куч, когда вдруг разноголосые, разрозненные крики превратились в один мощный ровный крик, и я увидел: все побежали назад.
— Скорей! Скорей! — закричал Замон. — Еще обвал! Скорей!
Но я уже сам видел и слышал, как снова пришел в движение склон и по нему, словно играя друг с другом, наперегонки скачут камни.
Я бежал вместе со всеми, чуть позади Замона, и беспрерывно оглядывался. А грохот делался все сильнее, все ближе. И потом я упал. Поехал по камням и упал. Может, в другое время я бы красиво и быстро вскочил на ноги, но сейчас мне это сразу не удалось; я поднялся на четвереньки, заскользил, опять свалился. Мимо меня катились камни, от страха я не видел, какие они — большие или не очень. И треск стоял, будто над ухом работал бур, которым вскрывают асфальт. Я снова хотел подняться, хотя не знал, надо ли — может, лучше остаться лежать, — но тут почувствовал, как на меня что-то навалилось…
Не знаю, успел я подумать, что это конец, или не успел, только понял вдруг, что не может камень быть таким мягким.
— Лежи, — услыхал я голос Замона.
…Интересно бы узнать, что стало на пути каменного потока, почему он изменил направление? Почему обрушил всю свою силу не на нас, а куда-то в сторону, намного правее, а на нашу долю пришлась лишь мелкая осыпь да пыль?.. На этот вопрос я никогда не получу ответа. Так же как и на вопрос — почему Замон решил прикрыть меня собою, хотя нам грозила одинаковая опасность?..
2
Витя, салам!
Пишу тебе самое последнее письмо. Глеб Юрьевич вышел из больницы, вскоре тронемся в обратный путь. Чувствует он себя нормально, уже может сам писать — так что я ему больше не нужен. Он говорит, я ему здорово помог, особенно в больнице, когда каждый день писал по два-три часа, а то и больше. Выходит, последние месяцы я совмещал работу с учебой или учебу с работой. Не то что вы, бездельники!
Небось думаешь, я теперь дорогу забыл в больницу? Ничего подобного! Опять хожу туда, как миленький. Знаешь, к кому? К Замону… Верно, тут не соскучишься?.. Нет, ничего такого страшного, не из-за обвала. Но все-таки ногу он сломал. Там, где щиколотка. Или лодыжка, что ли? Так на лыжах бывает, если жесткое крепление и нога подвернется, Но он сломал не на лыжах, а на мосту через Гунт. Вернее, под мостом… С понедельника ему уже разрешат в школу ходить. В гипсе, конечно…