— Интересно, а до каких лет можно переделать?
Мила задумалась.
— Лет до двадцати, наверно. Или до восемнадцати.
— Значит, у нас еще есть несколько годочков? Ура! Будем переделываться.
— Думаю, нам не очень надо, — сказала Мила.
— Правильно, ты мне нравишься и такая.
— И ты мне…
И в это время вошла бабушка, принесла на тарелке два яблока… Импортных…
Все же Елена Ивановна непременно позвонила бы матери Милы (телефона ей Игорь, конечно, не давал, но она подсмотрела, когда Мила набирала свой номер), если бы вскоре не случилось что-то, чего она не поняла, да особенно и не старалась, потому что главное стало видно невооруженным глазом: Мила перестала у них бывать, Игорь ей не звонил, ходил мрачный, в КЮБЗ по воскресеньям не заглядывал… Поссорились? Надолго ли? Интересно, из-за чего?.. Дед был тоже на седьмом небе и боялся лишь одного: не помирятся ли через день-другой?..
Игорь и Мила не мирились. Потому что не ссорились. Все было гораздо сложнее, запутаннее.
В то воскресенье после КЮБЗа они забрели к Миле. До этого почти всю дорогу шли пешком по просушенным ранним апрельским солнцем улицам, держались за руки и не замечали ничего кругом. Игорю делалось порой страшновато, когда вдруг обнаруживал, что они уже на другой стороне перекрестка, а он и не помнил, как там очутились, не видел ни миганья зловещего светофора, ни потока машин.
Они очень проголодались, Игорь с удовольствием пообедал; был борщ с такими чуть отдающими чесноком пампушками, или как они называются, блинчики с мясом, румяные, нежные. Дмитрий Антонович рассказывал, как сумел все-таки достать подписку на Соловьева, за сколько — он и говорить боится, чтоб из дома не выгнали, а вот с Ключевским ничего не получилось, но с Пастернаком зато, слава богу, полегче стало. И с Цветаевой… Недавно он обменял…
После обеда наступил полный «кайф», как бы выразился Игорь. В окно заглядывали последние закатные лучи, от них хотелось щуриться и мурлыкать, как Барсик; Кент лежал, будто бездыханный, у их ног, и лишь изредка его палевый бок сотрясала волнообразная сонная дрожь: Дмитрий Антонович ушел в другую комнату, Анна Федоровна возилась на кухне. Было тихо, тепло, уютно. Тянуло в сон.
— Вот, хочешь, посмотри наш альбом, — сказала Мила. — А то заснешь. Я тебе не показывала?..
Мила маленькая, в одной рубашонке… Это где? А, на юге… Вот в пионерском лагере. Какой у тебя вид деловой… А вот ты со своей Сашей, да? А этот парень кто?.. Ничего из себя, прямо молодой Элвис Пресли… Не поет? Баскетболист? Ты его давно знаешь? С первого класса? Ого, стаж… А мать у тебя ничего была… Ха, Дмитрий Антоныч под «Москвичом»! По ногам узнаю… А это… Ох, сколько их! Вот твоя мама, верно?.. Смотри! Вот этот! Вылитый мой отец…
— Правда, на тебя немного похож, — сказала Мила. — Кто ж это, интересно? Может, брат твоего отца?
— Почему брат? У отца нет брата. Случайное совпадение.
— А вот сейчас узнаем… Мама, пойди сюда, скажи…
Вытирая руки, вошла Анна Федоровна.
— Наш выпускной курс, — сказала она. — Сто лет назад… — Она наклонилась над альбомом. — Ты спрашиваешь, кто это? Эвир… Виктор Пузик… — Мать выпрямилась, посмотрела в помрачневшее окно.
— Ой, какая смешная фамилия!
— Ой, тогда это мой отец!
Мила и Игорь одновременно выкрикнули свои «ой» и также одновременно сказали:
— Почему же твоя фамилия Векшин?
— Значит, вы с моим отцом вместе учились?
Анна Федоровна продолжала смотреть в окно, словно видела там еще что-то, кроме соседнего дома, ставшего белей на фоне темнеющего воздуха.
— Может, ты Векшин по матери? — снова спросила Мила.
— Нет, — сказал Игорь.
— Значит, это твой псевдоним? Или подпольная кличка?
— Перестань, что за допрос! — сказала Анна Федоровна. Но и она смотрела на Игоря с интересом.
— Ничего особенного, — сказал Игорь. — Просто отца, когда он родился, назвали Эвир. Дед с бабкой придумали. «Эпоха войн и революций», понимаете? А фамилия деда — Пузик. Представляет? как отцу повезло? Эвир Пузик! Фантастика!
— Очень симпатичная фамилия, — сказала Мила. — Не понимаю, что плохого?
— В общем, когда стал работать… журналистом… отец изменил фамилию. И имя тоже.
— В институте мы его звали Виктор, — тихо сказала Анна Федоровна.