В последние месяцы он несколько раз приезжал в город и, когда в гостинице не случалось свободных номеров, ночевал у меня.
Человек он тихий, скромный, с мягким сердцем, и, встретив его в городе, когда он торопливо ходит из учреждения в учреждение, добывая какие-то инструменты и буровые станки, никогда не подумаешь, что он умеет видеть сквозь землю. Да не на три аршина, как говорится в пословице, а на сотни метров! Благодаря его разведкам колхозники уже имеют отличный собственный кирпич, цемент и даже собираются в будущем году строить небольшой фаянсовый заводик, — Сиромаха отыскал белую глину…
Сейчас Сиромаха стоит несколько принужденно перед Володей и Зиной, в спортивных штанах и майке, чуть склонив голову. Он гибкий, тонкий, как лозина, и я с чувством зависти думаю, что он обгонит всех на тренировке.
Рядом с Сиромахой стоит и молчит его дружок и помощник, буровой мастер, коренастый, смуглый от весеннего загара, — наверное, с той самой поры, как начал таять снег, он работает у своего станка без рубашки. Он появился здесь впервые, но то, что он и Сиромаха — дружки, понятно. Когда Сиромаха о чем-нибудь разговаривает, он неприметно косится на этого крепыша, словно спрашивает: «Так ли говорю?» — и тот глазами показывает: «Так, так, давай дальше!»
Зина презрительно и гордо поворачивает лицо к новичкам. В ее карих глазах вспыхивают и гаснут искорки. Новички равнодушно смотрят в небо, как слепые. Зина вздрагивает от злости и говорит Володе:
— Зачем ты вытащил эту «кошку»? С таким инструментом в горы не ходят!
Володя молчит. Низко склонившись, так что лицо его становится багровым от притока крови, он перебирает веревки. Зина не отстает:
— И вообще принимать в группу посторонних воспрещается!
Володя выпрямляется, устало говорит:
— Зиночка, они не посторонние. Сиромаха учился в нашем институте, только старше двумя курсами. И потом, здесь же не сдача зачетов, не экзамен на звание мастера. Гора не велика, на нее и неопытные поднимутся.
— Пусть одни и всходят! Зачем брать на себя лишнюю обузу?
Новенькие стоят с таким видом, словно этот разговор не касается их, они его не слышат. Зина резко поворачивается и уходит в палатку. Володя взваливает лестницу на плечо, сует новеньким ледорубы, ведет за собой.
Место тренировки рядом — гостиница прилепилась одним углом к скале. Двор упирается в скалу. Скала неприступна ни сверху, ни снизу, так что с той стороны даже гостиничный сад не огорожен. Долголетний опыт показал, что, соблазненные абрикосами и яблоками, мальчишки не могут одолеть скалу — у мальчишек нет такого альпинистского оборудования, какое привезла группа Володи.
Я долго смотрю из окна, как Сиромаха и его товарищ бросают «кошку». «Кошка» достаточно тяжела, это примерно то же самое, что толкать ядро. «Кошка» постоянно срывается, едва Сиромаха или его товарищ начинают подергивать ее, повисая всем телом на веревочной лестнице. Видно, есть свой секрет и в том, как «кошку» забросить.
Вот за дело берется Володя: «кошка» со свистом летит в полнеба, падает на уступ. Володя дергает ее раз, другой, потом быстро, по-обезьяньи цепляясь за узлы на веревке и ногами и руками, взбирается вверх, и вот он уже стоит на уступе, а внизу Сиромаха и его дружок виновато опустили головы и вытирают пот с лица.
Потом Володя спускается к ним, что-то горячо говорит, и они снова принимаются метать свой снаряд. В дверь моего номера тихо стучат. Отходя от окна, я замечаю, как Сиромаха начинает быстро карабкаться по зацепившейся наконец лестнице…
Открыв дверь, я с удивлением вижу перед собой пожилую монахиню в длинной черной рясе, в черном платке, краем которого она прикрывает лицо, как это делают женщины на Востоке, — символ покорности и смирения, по-видимому одинаковый для всех согласившихся на покорность. Мельком я вспоминаю, что в городе есть большой женский монастырь, я видел его издали. Соображая, что монахиня, видно, пришла за подаянием, думаю о том, как бы отказать ей поделикатнее. Ведь подаяния обычно выпрашивают не на монастырь, а на «помощь бедным прихожанам», «на праздничные подарки детям-сиротам», «на приданое невесте-бессребренице» и под другими такими же предлогами. Я уже собираюсь сказать, что, как атеист, не признаю за монастырями права на благотворительность за чужой счет, но монахиня произносит скороговоркой уставную фразу: «Во имя отца, и сына, и святого духа!» — и спрашивает: