Выбрать главу

Это я чувствовал в своих костях, оно проносилось по моим венам. То, чему я научился в результате многолетнего опыта. Это было единственное, в чем я был уверен.

Преданность.

Уверенность, что кто-то прикрывает мою спину так же, как я прикрываю их. Что если потребуется, ради них я всегда брошусь под автобус.

И именно поэтому я понял, что этот придурок со значком пиздит.

— Завязывай, Алистер. Твои дружки уже все рассказали, свалив все на тебя. Ты же не хочешь сесть за покушение на убийство и поджог, сынок?

У меня подергивается верхняя губа, мне приходится физически проглотить желание встать и разбить ему лицо об этот разделяющий нас металлический стол. Однако я не двигаюсь, держа руки в наручниках на коленях.

Я впечатлен своим самообладанием.

— Да? Скажи мне, папа, что я натворил? Ты расскажешь мне, как я это сделал? А? — хмыкаю я, не обращая внимания на его игры.

Его гложет раздражение. Он, вероятно, получил такое же дерьмо от Рука и Тэтчера, а Сайлас… сомневаюсь, что он вообще проронил хоть слово с тех пор, как они притащили нас в полицейский участок.

Они ничего от нас не добьются и скоро поймут, насколько бессмысленным было вообще привозить нас сюда.

— Я не твой папа, мальчик. Если бы я был им, ты бы отправился в военное училище быстрее, чем успел бы открыть свой рот. — Меня беспокоит его южный акцент, очевидно, что он переехал сюда позже, потому что местные жители не говорят, как деревенские провинциалы.

— И я не твой сынок и не твой мальчик, ты, инбредная деревенщина. И я больше ничего не скажу, так что ты зря тратишь время.

Я бесстрастно кладу ноги на стол, грязь с подошв моих ботинок падает на столешницу. Затем закидываю руки за голову и, откинувшись назад, закрываю глаза. Никогда еще я не был так спокоен.

Мы не голодные псы, готовые разорвать друг друга на куски, как только наша преданность подвергнется испытанию. Годами мы прикрывали друг друга, нам даже не нужно знать подробности того, что сделал кто-то из нас, и все же мы могли лгать так безупречно, что никогда бы никого не заподозрили.

Неужели они думают, что мы друг на друга сдадим? Поместили нас в разных комнатах? Уменьшили термостат? Надели на нас наручники и оставили здесь на час, прежде чем войти? Решили напугать нас, чтобы мы сдали друг друга?

Мы не гребаные собаки.

Мы волки. Бешеные, одичавшие, яростно преданные своей стае и только своей.

— Ты думаешь, это шутка? Это серьезные обвинения, тебе грозят годы тюрьмы. Ты думаешь, что этот образ крутого парня сработает в тюрьме штата? — он повышает голос, я слышу, как его кулак громко ударяет по столу, но не решаюсь открыть глаза.

— Если бы у вас были хоть какие-то доказательства, я бы и правда еще как-то среагировал. А пока я немного вздремну, ты не против? — я приоткрываю один глаз и киваю в сторону выключателя.

В комнате раздается скрип его стула, ко мне приближаются тяжелые шаги, я чувствую, как в мою кожаную куртку впиваются пальцы, привлекая меня к его лицу. Чувствую запах его утреннего кофе и дешевого лосьона после бритья.

— Я тебя за это прищучу, маленький урод. Даже если это будет последнее, что я сделаю, я сам брошу твою задницу в тюрьму, — шипит он.

Я скрежещу зубами, открываю глаза и уверен, что в них нет ничего, кроме чистого зла. Красные пузырьки начинают проникать в мои радужки, комната вращается быстрыми кругами, коп, в имени которого я даже не уверен, становится лишь черным силуэтом.

Чем-то, что я должен уничтожить. Я не могу остановить дрожь в руках и то, как они взлетают вверх, даже скованные наручниками, ударяясь о его предплечья. Коп тут же от меня отстраняется.

— Еще раз поднимешь на меня руку, и я засуну свой кулак так глубоко тебе в задницу, что ты оближешь мои гребаные костяшки.

Я встаю, возвышаясь над ним, может быть, на дюйм. Я смотрю на него сверху вниз и думаю, был бы он таким смелым, будь я не в наручниках, а он без гребаного пистолета. Сомневаюсь.

— Да, большой мальчик? Сделай это. Дай мне повод бросить тебя в тюрьму, — ухмыляется он, весь такой наглый, как будто я не собираюсь разбить ему лицо.

Моя сдержанность — не то, чем я могу похвастаться, и единственное, что спасает его соскребания с пола собственной челюсти, — это дверь комнаты для допросов, которая с грохотом распахивается.

— А вот и твой рыцарь в сияющих доспехах здесь! — поет Рук, вальсируя в комнату.

Офицер-мудак отступает от меня на шаг:

— Ты не можешь здесь находиться, это текущий допрос.

— Ну, видишь ли, дело в том, — начинает Рук, но не успевает закончить, потому что я слышу в коридоре позади него его отца.

— Кто-нибудь может объяснить мне, почему моего сына арестовали из-за слов какого-то наркоторговца?! — кричит он, и я понимаю, что офицер рядом со мной осознает, что облажался.

Отец Рука, Теодор, был не из тех врагов, к которым можно было легкомысленно относиться. Его отец когда-то был судьей, и Теодор всего за несколько лет прошел путь от окружного прокурора Пондероза Спрингс до вашей чести. Как и его отец до него, он постепенно становился худшим кошмаром собственного сына. Но позволить ему сесть в тюрьму он не мог. Это слишком сильно запятнало бы его имя.

Я смотрю на Рука, на моем лице проступает что-то похожее на понимание того, с чем, как я знаю, ему придется столкнуться сегодня вечером. Если кто и заслуживает того, чтобы покинуть это место, так это он. Если кому и нужно было уехать подальше от своей токсичной семьи, так это Руку.

Он качает головой, молча говоря мне, чтобы я не брал это в голову.

Я поднимаю руки, встряхивая наручники. Офицера заживо съедает мысль о том, что он должен меня отпустить. Он весь дрожит, пока вставляет ключ в замок, освобождая мои руки от металлических браслетов.

Я не даю ему ни минуты времени, у меня и так слишком много работы. Разбираться с дерьмом этого засранца — не то, что я хочу добавить к списку необходимых дел.

Идя к выходу вслед за Руком, я слышу, как он снова открывает рот.

— Колдуэлл, — говорит он.

Я поворачиваю голову, чтобы дать ему понять, что я слушаю.

— Каково это — знать, что твои родители — единственные, кто не взял трубку? Они заняты? Разве они не навещают Дориана в Бостоне, он выиграл еще одну награду?

Я ненавижу звук его имени.

Дориан.

Причина, по которой я стал таким. Причина, по которой я вообще родился в своей поганой семье. Думаю, я единственный человек в мире, который ненавидит Дориана Колдуэлла.

Однако меня уже давно перестало волновать то, чем они занимаются, и мне не нужно знать, что они делают со своим любимым золотым ребенком.

Все в этом городе знают, что я — его тень. Я вижу, как они шепчутся и бормочут об этом, когда вхожу в переполненные комнаты. Я всего лишь дешевая замена, у которой не было ни единого шанса.

Я знаю, что офицер пытается залезть мне под кожу, пытается вывести меня из себя, но не реагирую. Это того не стоит, и они тоже.

Вместо того чтобы что-то предпринять, я просто выхожу из полицейского участка. Сайлас сидит на скамейке, ожидая нас, и встает, как только мы оказываемся в поле его зрения.

Нам нужно поговорить об этом, но не здесь и не сейчас.

Тэтчер выходит из одной из комнат для допросов, отец Рука не отстает от него. Его пальто перекинуто через плечо, на лице улыбка.

Когда мы выходим на улицу, дождя, к счастью, уже нет. Рук прикуривает сигарету, но его отец тут же выхватывает ее у него изо рта и бросает на землю.

— Арестован? В первый день школы, Рук? Сколько еще будет продолжаться это восстание? Еще год, два? Потому что я уже устал прикрывать твою задницу! Тебе не кажется, что ты уже достаточно натерпелся от этой семьи?

Теодор немного повышает голос, в конце концов, он на публике. Покачав головой и принужденно улыбнувшись, он заканчивает:

— Знаешь что, мы можем поговорить об этом сегодня вечером.

Я сжимаю кулак, это не первый раз, когда я хочу врезать мистеру Ван Дорену по крысиной физиономии. И я не в первый раз это предлагаю.