— Заприте их обоих в сарай и убедитесь, что там безопасно, — строго инструктирую я, выпрыгивая из грузовика и осторожно протягивая руку к Катерине. Она почти не двигалась на протяжении всего путешествия, только очень легкое движение ее груди давало мне знать, что она все еще дышит. — Я собираюсь войти внутрь.
Я несу ее на руках прямо в одну из спален, поднимаю по ступенькам в дом. От меня не ускользает ирония происходящего, но у меня нет времени на сантименты. Мне нужно оценить ситуацию, и первая часть этого, в каком состоянии находится Катерина.
Я пинком закрываю за собой дверь, когда несу ее в спальню, осторожно укладывая на кровать. Я не решаюсь развернуть вокруг нее одеяло, почти боюсь того, что увижу. Я многое повидал на своем веку, трагическое, ужасное и мерзкое, но видеть истерзанное тело своей жены, это нечто другое. Я не думал, что что-то может быть хуже, чем когда я нашел Катю, но что-то в состоянии, в котором находится Катерина, превосходит даже это. Моя первая жена Катя не была искалечена, но зрелище сейчас, когда я откидываю одеяло, отрывая его от того места так осторожно, как только могу, где оно прилипло к телу моей Катерины с засохшей кровью, заставляет мой желудок переворачиваться, а кровь закипать от первобытного желания выйти на улицу и разорвать обоих мужчин в сарае на части. На самом деле, одна из единственных причин, по которой я этого не делаю, заключается в том, что Катерина заслуживает того, чтобы видеть это после того, что они с ней сделали.
От плеч до лодыжек ее тело покрыто множеством порезов, некоторые неглубокие, другие более глубокие. На ее коже едва ли найдется дюйм, на котором не было бы синяков, ее тело…радуга синего, черного и фиолетового цветов, лопнувшие капилляры гротескным узором расходятся по коже. В основном нетронуто только ее лицо, и даже тогда у нее разбита губа и синяк, челюсть распухла, а из носа течет кровь. Она едва держится. Это я могу сказать точно. Она не издает ни звука, когда я прикасаюсь к ней, или даже двигаюсь, ее грудь поднимается и опускается при самых поверхностных вдохах. Ей нужен врач, но я очень боюсь, что она не протянет достаточно долго, чтобы кто-нибудь смог сюда добраться.
Раздается сильный стук в дверь, и я накрываю ее одеялом, прежде чем ответить. Это действие кажется мне на удивление нежным, затрагивающим струну где-то глубоко внутри меня, которую я не уверен, что чувствовал раньше. Даже к первой жене. Я не даю себе возможности слишком сильно задуматься об этом. Вместо этого я открываю дверь и вижу Левина, стоящего там, на его лице застыли жесткие линии.
— Они в безопасности в сарае, сэр. У меня есть двое мужчин, которые наблюдают за ними. — Он бросает взгляд через мое плечо, проблеск беспокойства прорезает морщинки между его глазами. — Как она?
— Не очень хорошо. — Моя челюсть сжимается, когда я обдумываю, что делать дальше. — Мне нужно, чтобы ты придумал, как быстро мы сможем вызвать сюда врача, которому мы можем доверять. И Макса.
— Макса? — Левин поднимает бровь, и я хмурюсь.
— Ты знаешь другого католического священника в России?
— Он не…
— Это достаточно близко. Просто сделай это. — Затем я закрываю дверь и поворачиваюсь обратно к кровати. Левин не будет возражать против бесцеремонного отмахивания. Он привык выполнять приказы. Он и Михаил, единственные, кому я безоговорочно доверяю, и я надеюсь, что Михаилу удается держать Алексея в узде там, в Нью-Йорке. Я чувствую, что меня невозможно разрывает надвое. Часть меня ничего так не хочет, как остаться в этой комнате, одержимо наблюдая за Катериной, пока она, наконец, снова не откроет глаза. И часть меня знает, что я не могу этого сделать, что у меня дома мои дети, люди, зависящие от меня, долг, который выходит за рамки того, что я мог бы чувствовать к женщине, лежащей в постели в нескольких футах от меня.
Но у меня также есть ответственность перед ней.
Я не решаюсь снова взять ее на руки, поэтому вместо этого оставляю ее одну ровно на столько, чтобы взять миску с кухни и мочалку из шкафа в прихожей, наполняя ее самой горячей водой, которую, как я думаю, сможет выдержать ее поврежденная плоть. А затем я откидываю одеяло и в тишине комнаты начинаю смывать следы того, что эти животные сделали с ней.
Я снова чувствую этот укол нежности, когда провожу мочалкой по ее коже, скользя ею по порезам и синякам, начиная с ее лица и продвигаясь вниз, смывая грязь и кровь. Мои пальцы касаются ее лба до того, как он касается ткани, и я чувствую, какая у нее холодная кожа, почти, как если бы жизнь уже покинула ее. Это заставляет мою грудь сжиматься так, как я не чувствовал с тех пор, как умерла Катя, и на краткий миг мне хочется отбросить ткань и выйти из комнаты, убежать от боли в груди, с которой я не знаю, смогу ли справиться снова. Но я женился на этой женщине. По какой-то причине я обещал заботиться о ней. И прямо сейчас я не уверен, смогу ли справиться с нарушением еще одной клятвы.