Я вижу, как она все больше теряет контроль с каждым приливом и отливом своего удовольствия. Ее голова начинает откидываться назад, рот приоткрывается, рука совершает быстрые, резкие движения, которые говорят мне, как сильно она этого хочет. Ее киска намокла, и я вижу, как она сжимается, желая быть наполненной.
Она не получит этого сегодня вечером, по крайней мере, не так, как она этого хочет.
— Стоп. — Я плавно встаю, и она убирает руку, ее глаза широко раскрыты, грудь вздымается, вырываются легкие судорожные вдохи. — Ложись, — говорю я ей, подходя к краю кровати. — Руки за голову.
В ее глазах мелькает страх, но я игнорирую это. Время потакать ее страхам прошло. Сегодняшний вечер напомнит ей о том, чем именно она мне обязана. Требуется всего несколько мгновений, чтобы привязать ее к кровати. Я слышу, как она ахает, когда я привязываю ее правое запястье к изголовью кровати, чувствую, как она пытается вывернуться.
— Не утруждай себя, — резко говорю я ей. — Ты знаешь, что твое наказание произойдет, нравится тебе это или нет, Катерина.
Ее рот приоткрывается, и все, о чем я могу думать, это о том, как сильно я хочу заполнить его своим пульсирующим членом, хотя прямо сейчас я не совсем доверяю ей, чтобы она не откусила его. Мне было невыносимо тяжело все то время, пока я наблюдал, как она играет сама с собой, и прямо сейчас я ничего так не хочу сделать, как кончить. Я хочу быть внутри нее, где-нибудь, толкаясь, пока не почувствую несколько мгновений блаженного, совершенного освобождения.
К сожалению, у меня сейчас другие приоритеты.
Я медленно расстегиваю пряжку своего ремня, наблюдая, как ее темные глаза скользят по нему и расширяются.
— Сегодня твоя задница понесла наказание, но сегодня вечером у меня на тебя другие планы. — Расстегнув ремень, я подхожу к изножью кровати, повторяя процесс привязывания ее к кровати сначала одной ногой, затем другой, пока она не оказывается распростертой на кровати, ее обнаженное тело открыто для меня.
Мне придется быть с ней более точным таким образом. Я имел в виду это сегодня, когда сказал, что не причиню ей вреда, и у меня нет намерения бередить раны, которые оставили на ней эти животные, или причинять ей еще больший ущерб. Но я также намерен отметить моим поясом те участки обнаженной, невредимой плоти, которые у нее остались, чтобы она могла точно помнить, кто ею владеет.
Катерина резко вдыхает, когда я вытаскиваю ремень из петель, складывая его пополам. Я протягиваю одну руку, поглаживая ее грудь, и ее голова откидывается назад, ее дыхание становится прерывистым, когда она закрывает глаза, тяжело сглатывая. Мой член пульсирует в ответ, даже покрытая заживающими порезами и ушибами, моя жена удивительно великолепная женщина. Я хочу ее так сильно, как никого раньше, так же сильно, как в нашу первую брачную ночь, так же сильно, как тогда, в коттедже.
Держа ремень в одной руке, я опускаю его на безымянный участок плоти на ее груди, кожа трескается рядом с соском, задевая его. Катерина вскрикивает, ее голова откидывается назад.
— Попроси, и это, возможно, прекратится, — мрачно говорю я ей. — Но пока ты этого не сделаешь, твое тело принадлежит мне, и я могу делать с ним все, что захочу.
Ее голова поворачивается ко мне, на ее лице отражаются какие-то нечитаемые эмоции, и она изгибает верхнюю губу, ее глаза сужаются.
— Я не буду умолять тебя больше, чем я умолял их. Но опять же, это не то, чего ты хотел, не так ли?
КАТЕРИНА
По выражению лица Виктора можно было подумать, что то, что я только что сказала, вообще не имело для него никакого смысла. Как будто я говорила на иностранном языке. Для меня это тоже не имеет никакого смысла.
Мою грудь покалывает в том месте, куда попал ремень, причем так точно, что он не задел ни единой заживающей раны на левой стороне груди, но задел мой сосок, который затвердел, стал острым, почти приятный укол ощущения, все еще ощущающийся там после удара ремня.
Я задыхаюсь от того, что Виктор заставил меня сделать ранее, унижена тем, что он побрил меня, и в целом измотана всеми теми испытаниями, через которые он заставил меня пройти. Я знаю, что вечер еще не близок к завершению, и я ненадолго закрываю глаза, задаваясь вопросом, не должна ли я просто сдаться и молить его о пощаде. Может быть, тогда он, по крайней мере, оставит меня в покое.