— Невозможно! — воскликнул Сен-Сир. — Она не могла поступить так безрассудно… так нелепо!
Виконт пошатнулся и схватился за перила лестницы, чтобы удержать равновесие. Джессика поймала его недоверчивый, растерянный взгляд и судорожно пожала плечами.
— Вы всерьез верите, что существует нечто такое, чего Гвендолин Локарт не решится сделать? Если решение принято… — Джессика заметила, что смуглые щеки виконта приобрели пепельный оттенок, и поспешно добавила: ~ Знаете, что она сказала мне? Что охотнее подвергнется порке, чем позволит вам распоряжаться ее жизнью.
У Сен-Сира было такое выражение лица, что она почти пожалела его, но потом вспомнила о том, что может происходить сейчас в доме Уорингов, и сердце се снова ожесточилось.
— Гвен сказала также, что почти готова была отдаться вам добровольно. Для этого вам нужно было всего лишь еще немного терпения. Вы никогда не были терпеливы с невинными девушками, не так ли, милорд? Терпение — вот все, чего она ждала от вас.
— Дьявольщина! Дьявольщина! Дьявольщина! — Сен-Сир с силой хватил по перилам кулаком и выпрямился. — Стрикланд говорил мне однажды, но я не поверил. Не мог поверить, что речь идет о порке в буквальном смысле. А она, Гвен… как ей только пришло в голову?.. — Некая мысль вдруг промелькнула в его глазах — жестокая мысль, судя по мрачному огню, загоревшемуся в них. — Ваш экипаж все еще ждет у дверей?
— Конечно.
— Оставайтесь здесь. Я вернусь так скоро, как смогу,
Виконт схватил плащ, небрежно набросил его на плечи и поспешил к дверям, Джессика бросилась следом.
— Постойте! Куда вы? К Уорингам? Значит, вы не оставите Гвен, вы ей поможете?
— А чего вы ждали? Что я сяду у камина с бокалом бренди и буду сокрушаться о неудавшемся соблазнении, пока эта грязная свинья истязает Гвен? Если он успел хотя бы дотронуться до нее, если коснулся даже самой крохотной пряди ее чудесных волос, лучше бы ему было вообще не рождаться!
Джессика инстинктивно отступила на пару шагов. Ей приходилось видеть мужчин в ярости, но никогда еще сама смерть не смотрела на нее из мужских глаз. Она смутно угадывала, что ненависть, исказившая черты виконта, была также ненавистью к самому себе, и это означало, что Адам сделает все возможное, чтобы помочь Гвен.
Джессика криво усмехнулась. Если бы могла, она пожалела бы лорда Уоринга.
В это же время в особняке Уорингов Гвен молча смотрела в лицо отчиму. Его поджатые губы и слегка втянутые щеки говорили о крайней степени раздражения, и девушка постаралась вложить в свой взгляд вызов. В другом углу гостиной, на пухлом диванчике с изображением купидонов, леди Уоринг проливала приличествующие случаю слезы, обмахиваясь кружевным платочком.
— Гвендолин Локарт, вы неисправимо упрямая, своевольная, не поддающаяся правильному воспитанию девица! — отчеканил лорд Уоринг. — Вы поставили себе целью сбиться с достойного пути и погибнуть. Теперь я как никогда уверен в этом.
Отчим поднялся, возвышаясь над Гвен более чем на фут. Вся его поза, равно как и выражение лица, говорила о праведном гневе, однако в глубоко посаженных черных глазах тлела искра предвкушения.
— Надеюсь, вы понимаете, что должны подвергнуться наказанию?
— О-о-о! — раздалось со стороны леди Уоринг, и та громче зашмыгала носом. — Неужели это обязательно, Эдуард? Ведь на этот раз Гвендолин сама, по своей воле призналась в содеянном. Она ведь могла и утаить свои поступки, не так ли? Если девочка предпочла правду лжи, значит, она может исправиться…
— Ваша дочь, миледи, исповедалась в грехах лишь потому, что се изворотливый ум подсказывал: рано или поздно все тайное становится явным. Гвендолин надеялась этим поступком, корыстным поступком, разжалобить нас, недолжным образом смягчить наши сердца. Это даже скорее, чем сами проступки, вопиет о наказании! Я не намерен попустительствовать ее гибели, ибо сказано: наказуя, спасаешь душу.
Графиня сочла нужным жалобно взвыть еще раз, потом притихла. Только редкие всхлипы доносились теперь со стороны диванчика. Лорд Уоринг сосредоточил внимание на Гвен.
— Поднимайтесь к себе, Гвендолин. Снимите верхнюю одежду и ждите, предаваясь раскаянию. Я не уверен, что даже хорошая порка отобьет вам охоту к ночным похождениям, но долг велит мне сделать все возможное для этого.
— Но, Эдуард!..
— Что касается вас, миледи, то вам тоже лучше будет удалиться к себе. Человек слаб душой, а женщина тем более, и потому задача наставления детей наших на путь истинный по плечу не каждому. Для вашего же блага я избавлю вас от участия в том, что нам предстоит.
Леди Уоринг бесшумно поднялась и тенью заскользила к выходу. Глаза ее были потуплены, и лишь у двери она осмелилась бросить на дочь ободряющий взгляд. Гвен последовала за ней в коридор, но графиня ни разу не обернулась, скрывшись в своей комнате с преувеличенной поспешностью. Гвен помедлила перед захлопнувшейся дверью, тихо вздохнула и пошла дальше по коридору.
В спальне горничная Сэди встретила ее испытующим взглядом, все поняла по выражению лица и покачала головой. Как и в каждом доме, слуги здесь знали все о происходящем между господами. От них не могла укрыться страсть лорда Уоринга к телесным наказаниям, и еще менее — потребность Гвен постоянно бросать отчиму вызов.
Гвендолин отослала горничную и быстро разделась, оставшись в батистовой сорочке, тонкой и полупрозрачной. Сейчас она охотно надела бы белье погрубее, но в ее гардеробе такого не водилось, поэтому оставалось только готовить себя к тому, что ей предстояло. Гвен пыталась сохранить спокойствие, но, как только Сэди вышла, се начала бить мелкая дрожь. На непослушных ногах добрела девушка до кровати, подняла с нее пеньюар и набросила на плечи. Ей было холодно, очень холодно, и даже огонь, пылавший в камине, не мог изгнать этот холод, пронизывавший до костей.
Прошло еще несколько минут, и появился лорд Уоринг. В руках у него была полурозга-полутрость — четырсхфутовая березовая ветвь, любовно очищенная от коры и отполированная до блеска. Это был едва ли не самый ценный для него предмет в доме.
— Мне в высшей степени неприятно, Гвендолин, что мы снова вынуждены проходить через это.
— Милорд, мы здесь одни, и нет никакой необходимости лицемерить, — возразила она с горькой усмешкой. — Мы оба знаем, что ничего неприятного в этой процедуре для вас нет.
— Речь сейчас не обо мне! — прикрикнул отчим. — Оставьте пеньюар на спинке кресла! Подвиньте поближе скамеечку для ног, что стоит в ногах кровати, встаньте на колени и упритесь в нее ладонями.
Гвен медленно сняла пеньюар. Она была далеко не ребенком, чтобы стоять перед отчимом в одном нижнем белье. Без сомнения, он хорошо все понимал, но это как раз и придавало остроту процедуре. С одной стороны, позволяло отчасти удовлетворить похоть законным образом, с другой стороны, совесть оставалась чиста. Лорд Уоринг не случайно приказал оставить пеньюар именно в кресле, а не на кровати; пока Гвен возвращалась, это давало ему возможность обшаривать взглядом все, что просвечивало сквозь сорочку.
Девушка сознавала это, но покорилась. Когда она подвинула ближе скамеечку с мягким плюшевым верхом и оперлась на нее, стоя на коленях, ногти впились в ткань так, что побелели пальцы.
— Я приложил немало усилий, чтобы вогнать вам ум в задние ворота, — говорил отчим, — но результат оставляет желать лучшего. Придется прибегнуть к более суровым мерам.
Гвен почувствовала, как сорочку поднимают, оголяя ее до талии, словно маленького ребенка. Девушка не шевельнулась, только закрыла глаза. Чего-то подобного она и ожидала. С каждым разом лорд Уоринг заходил все дальше, но Гвен и на этот раз не стала сопротивляться. Отчим был гораздо сильнее и в этом случае непременно одержал бы верх. Кто мог сказать, насколько распалило бы его ее сопротивление? Кто мог сказать, на что он окажется способен? Возможно, лорд Уоринг ждал открытой непокорности для мерзостей, о которых Гвен не могла и не хотела думать. Ей оставалось только победить морально.