1. Имоджен
В моем присутствии люди нервничали.
Честно говоря, «нервничали» — преуменьшение. Я приводила их в ужас.
Пока меня вели по коридору к кабинету Коменданта, я замечала краем глаза силуэты за решетками, но все существа прятались, стоило мне посмотреть на них. Они скрывались в тенях своих камер, лишь бы оказаться как можно дальше от меня.
Что бы я ни делала, никто не верил в мои добрые намерения. Даже сумей я сказать им — другим заключенным Колонии кошмаров — что не стану причиной их смерти, они бы меня не услышали.
Переведя взгляд с темных камер на затылок начальника тюрьмы, я тяжело сглотнула, и ошейник болезненно впился мне в горло.
Широкоплечий Комендант держал спину прямо, словно проглотил аршин, и вел меня вперед, не слыша вопли заключенных или просто наплевав на них.
Я понятия не имела, зачем он пришел за мной. За долгие месяцы в одиночной камере, откуда не сбежать, я усвоила, что предсказуемость — добрый знак. Если каждый день начинался одинаково — с овсянки — и одинаково заканчивался — отключением света на закате — я была в безопасности.
По крайней мере, иллюзорно.
Несмотря на решетки и охранников, на магию и болезненные наказания, заключенные порой умудрялись вырываться из камер. Некоторые из них наслаждались чужой болью. Они следовали низменным желаниям, упиваясь кровавым хаосом, пока охранники не перегруппировывались и не загоняли беглецов обратно в темные дыры.
Да, я знала, что заключенные в тюрьме погибали.
Но не по моей вине.
— Банши[1], — Комендант развернулся на пятках, и я затормозила, пошатнувшись. Я оказалась слишком близко к нему и инстинктивно попятилась на шаг. Уголок его губ приподнялся в ухмылке. Я вздрогнула. Глупо с моей стороны. Я точно знала, что любой признак слабости рано или поздно обернут против меня. — Банши, — повторил Комендант.
Здесь я была не более чем банши. Певчая плакальщица. Не Имоджен Вечерняя песня и даже не Дженни. Посланница смерти. Никого не интересовало, кем я была до того, как меня, кричавшую о своей невиновности, притащили в адскую дыру.
Меня отвлекло цоканье когтей по бетонному полу. Я повернула голову как раз, чтобы отскочить от темной волосатой руки, замахнувшейся и целившейся мне в лицо.
Увернувшись, я влетела в решетку по другую сторону коридора.
На этот раз Комендант улыбнулся, словно никогда не видел ничего забавнее.
Как он мог улыбаться, глядя в лицо Фар Даррига[2], оставалось за пределами моего понимания. Очевидно, Комендант был настолько уверен в себе, что сталкивался с ужасающими созданиями, и глазом не моргнув.
Я же перепугалась до полусмерти.
Фар Дарриг был…воплощением кошмара. Я никогда не видела ни одного из них вблизи. Глядя на его красные одеяния, я предположила, что он, наверное, пробыл здесь совсем недолго. Или, возможно, перепугал охранников так же, как и меня. Фар Дарриги славились своим облачением.
На меня нахлынуло зловоние, от которого я прикрыла нос и рот ладонью. Хватило одного вдоха, и стало ясно, что одеяния кошмарного существа были красными из-за впитавшейся крови, а не из-за красителя.
Холодные черные глаза удержали мой взгляд, и Фар Дарриг потянулся ко мне, сжимая и разжимая пальцы.
— Банши, — сипло позвал он, — спой для меня. Даруй мне свободу.
Очень неожиданная просьба, но я лишь убедилась, каким темным местом была колония, если даже Красный человек желал смерти.
От пробежавших мурашек волоски на моих руках встали дыбом, и шею обдало холодом.
— Эта банши не поет, — за моей спиной тенью встал Комендант и, взяв меня за локоть, направил к своему кабинету.
Красный человек еще секунду смотрел на меня с…жалостью? Что-то новенькое. Он оскалился и зашипел, но не на меня. Фар Дарриг смотрел на Коменданта, впившегося пальцами в мою плоть.
Я была банши, чьих песен боялись, и в прежние времена люди относились ко мне с почтением, даже если его порождал страх. В тюрьме все изменилось. Я стала безликим безымянным существом, заслужившим наказание. И если Красный человек удивился, то лишь потому, что был новичком в Колонии кошмаров.
Бросив на него последний взгляд, я повернулась к Коменданту. Он открыл дверь в свой кабинет и затащил меня внутрь, где я остановилась как вкопанная.
Сама того не понимая, я открыла рот, чтобы заговорить.
«Киллиан»
Но ошейник сделал свое дело. Стоило мне набрать в грудь воздуха, как мое тело пронзило болью.
Резче электрического разряда и горячее пламени, она пронеслась от моего горла к каждой части тела.
Я едва заметила, как ударилась коленями о каменный пол, но боль была мелочью в сравнении с тем, что творил со мной ошейник.
Тем не менее, было кое-что хуже нее. Да. Ведь я знала, что люди, посадившие меня сюда — Киллиан, Ронан и Флинн — стали свидетелями моего позора.
Собрав по кусочкам свою гордость, — которой у меня осталось немного, — я перевела взгляд с пола на принцев. Я не знала почему. Возможно, надеялась на помощь. Вдруг они поняли, что я невиновна и не заслужила такой участи, поэтому пришли меня освободить?
Наши взгляды встретились, и я опустила глаза, больше не желая смотреть на то, что увидела.
По иронии, Красный человек жалел меня больше, чем те, кого я когда-то считала друзьями.
— Как видите, ошейник работает превосходно. Мы безмерно гордимся им, — донесся до меня голос Коменданта, едва я отдышалась. Мое тело все еще ломило, нервы натягивались, и при попытке встать у меня задрожали конечности.
— Она вообще не может говорить? — спросил Киллиан.
У меня ушла вся сила воли, чтобы не прокричать ему: «Сам не видишь, сволочь?»
Словно предугадав мой порыв, ошейник тихо загудел, и я судорожно сглотнула. Рассмеявшись, Комендант подхватил меня под руки и, подняв с пола, усадил на стул.
— Слышали гул? — спросил он. — Банши собиралась ответить вам, и ошейник предостерег ее. Его изобрела Брина, наш тюремный медик. Он не только наказывает банши, но и формирует ее привычки. Согласитесь, поразительно?
На протяжении всей его пафосной хвалебной речи я не поднимала головы. Мое лицо было мокрым, но я не помнила, чтобы плакала. Если бы меня спросили, я назвала бы слезы неконтролируемой реакцией на боль. Меньше всего мне хотелось, чтобы эти нелюди решили, будто я плакала из-за них.
Ошейник наказывал меня за любой звук — даже писк или вздох — потому я сосредоточилась на том, чтобы дышать глубоко и тихо. Лишь когда мои вдохи стали ровными, я снова подняла взгляд на своих бывших лучших друзей.
Киллиан. Наследный принц Туаты Де Дананн[3] и экстраординарный придурок. Выглядел он как всегда — безупречно.
И мрачно.
Рядом с ним стоял Ронан, его брат и телохранитель. Огромный мужчина смотрел на мою шею.
«Мои глаза выше», — можно подумать, я его интересовала. Скорее всего, Ронан просто восторгался технологией, державшей меня на поводке, чтобы никому не пришлось шевелить и пальцем. С таким ошейником ему не нужен был его меч. К сожалению, я не могла на это указать.
И Флинн. Хотела бы я смягчиться при виде самого младшего из троих братьев, но нет. Год назад он нашел меня под кустом боярышника, охрипшую и выплакавшую все глаза. Именно Флинн притащил меня к своим братьям в качестве так называемого доказательства моих преступлений.
Все трое смотрели на меня столь же пристально, как и я на них, но в их взглядах не было ничего, кроме холодного расчета. Ни единого проблеска эмоций. Я стала для принцев незнакомкой.
Как долго я пробыла в тюрьме? Прожила в кошмаре?
Во время последней встречи они сходили с ума от ярости. Выкрикивали обвинения мне в лицо. Если бы год назад мне кто-нибудь сказал, что друзья оклевещут меня и ранят, я бы рассмеялась.
«Не дрожи. Не дрожи»
Я практически почувствовала руки Флинна на своих плечах, когда он тряс меня, умоляя сказать, почему причинила ему боль. Почему свела с ума его отца.
Почему поступила так жестоко.
Я не могла ему ответить. Просто не знала как. Если меня захватывала песня, желание причитать становилось неудержимым. Я не понимала, где находилась и кем была. Переставало существовать само время и дружба. Любовь и ненависть. Оставались только дикие причитания банши, предвещавшие неизбежную кончину.