На гвоздиках, вбитых над кроватью, висели его вещи. В углу стояла походная укладочка. Розамунда потрогала твердую кожу и холодный металл кирасы. Любовно погладила шелковистый ворс бархатного дублета. Время еле плелось, глаза ее слипались. В конце концов она скинула плащ и сорочку и повалилась на постель.
Ее усталые члены наслаждались мягкостью перин. Не в силах расправить свернутые одеяла и откинуть упоительно прохладное покрывало, она свободно раскинулась, потянувшись каждым мускулом. Наконец-то ее тело поддерживалось более надежной опорой, чем круп лошади, а под затекшей шеей круглились пышные пуховые подушки. Горящая кожа жадно впитывала прохладу, и Розамунда удовлетворенно вздохнула.
«Почему же Гарри никак не вернется? – недоумевала она. – Если б я могла вернуть его силой своей тоски… Ну что можно делать в этом шумном, гадко пахнущем городе?» Наивероятнейший ответ на этот вопрос вовсе ее не успокоил, поэтому она поспешила утешиться мечтами о скором свидании. Ведь она так истосковалась по его рукам и губам. Ее соски затвердели при одной мысли о соединении с любимым, и жало желания пронзило ее лоно. Однако к чему бесплодные томленья? Генри здесь нет, и, возможно, он вернется лишь утром.
Было уже так поздно, и она так устала, что не было сил надеяться. Слезы покатились из-под прикрытых век. Она не могла избавиться от дурных предчувствий, хоть совсем не хотела им потворствовать – мыслям о предательской его измене. Мука желания была ничто в сравнении с муками одиночества и усталости – она разрыдалась, уткнувшись в огромную подушку.
Скоро у Розамунды не осталось сил даже на рыдания. Она машинально разглядывала освещенную огнем комнату, думая о Генри – против собственной воли… желая его, хотя очень хотела бы его возненавидеть. «Какая же я дура, что привязалась к нему, точно какая раба, – засыпая, ругала она себя. – Где же мое благоразумие? Где характер? Где…»
Разбудил ее грохот за дверью. Розамунда не сразу вспомнила, где она. Ах да: она в Йорке, в гостинице «Кобылья голова». В коридоре зазвучали приглушенные мужские голоса. Розамунда вся похолодела, услышав женский смех, который, видимо, никак не могли унять…
Стиснув кулаки, Розамунда ждала, боясь пошевелиться. Шаги приближались. Вот подняли щеколду. Розамунда не двигалась, не сводя глаз с замка… Отворившись на миг, дверь тут же захлопнулась, и на фоне золотого пламени очага возникла темная мужская фигура – одна… Розамунда рискнула вздохнуть, не понимая, как ей удалось так долго не дышать. Стало быть, он один.
Огромная тень выросла на стене маленькой комнаты, когда мужчина снял плащ и двинулся к очагу. Вот он наклонился ближе к огню, потом взял в руки кочергу и стал ворошить уголья. Пламя вспыхнуло ярче и осветило лицо вошедшего. Розамунда окончательно убедилась, что явился действительно Генри. Женщина, возможно, пришла не с ним, ведь в коридоре были и иные мужчины. Она с радостью ухватилась за эту мысль, не желая уже от нее отступаться.
Трепещущее пламя чуть смягчало четкий профиль Генри, золотило его кожу. Темные буйные кудри отросли значительно длиннее, чем он носил обычно. Он был до того пригож, что Розамунда задрожала от упоения, глядя на знакомые черты. Всякая новая встреча волновала ее не меньше, чем первая.
Розамунда не подала голоса – хотела его огорошить. Совершенно проснувшись, она с дрожью ждала момента, когда он скользнет под простыню, не зная, что рядом – она. Ее дорожного сундучка он конечно же не заметит при таком слабом освещении – очаг да свеча. Она лежала себе и ждала.
Генри с глухим стуком швырнул ботинки. Бросил на лавку дублет, панталоны и рубашку. Сейчас он подойдет к кровати. Пока она видела лишь его спину, в который раз замирая при взгляде на его широкие плечи и узкий стан. Ее глаза скользнули дальше – на литые ягодицы и сильные бедра. Она представила, как гладит это тело, пока только представила…
Генри задул свечу, и теперь комнату освещало лишь пламя очага, тень Генри мгновенно выросла до потолка, являя собой насмешку над его красой – плечи темного силуэта невообразимо расширились, грудь раздулась, зато ноги стали совсем тоненькими.
Генри рывком сдвинул покрывало, и через миг кровать чуть прогнулась под его весом. Он немного поворочался, устраиваясь. Кровать была так широка, что тела их не касались. Розамунда не могла поверить: он даже не заметил, что простыни смяты. А Генри дышал уже ровно и глубоко. Нет, он не мог вот так заснуть…
Розамунда осторожно провела руку под прохладную простыню, чтобы ощутить тепло, струящееся от его тела. Потом нащупала легкую вытянутую выпуклость между его бедер и, дрожа от наслаждения, тихонько обхватила пальцами тайную его плоть. Она нежно ласкала дремлющую мужскую жилу, пока она не стала наливаться силой и твердеть.
Генри с сердитым воплем откинул простыню и выскочил из кровати.
– Эй, кто ты такая, чертова кукла? Прочь отсюда! Черт бы их всех подрал… Говорил же, что не нужны мне… – Он пытался зажечь свечу, которая гасла от его дыхания. Потом кинулся к кровати, пытаясь сдернуть простыню с той, что там лежала. Но Розамунда накрепко вцепилась в края простынки.
– Кто ты такая? – снова грозно прозвучало над ней.
Тогда она резко села, волосы ее разметались по плечам. Он направил свет на ее лицо, и Розамунда затрепетала, увидев его неверящие глаза. Свеча опасно подрагивала в его руке, словно он собирался швырнуть ее на циновки. Розамунда даже вскрикнула от страха, предостерегающе потянувшись к подсвечнику.
– Ты что же, не узнаешь собственную жену, Гарри Рэвенскрэг? – первой спросила она, видя, что он не собирается заговорить.
Совершенно потрясенный, он не двигался с места. Наконец, стряхнув оцепенение, осторожно поставил свечку на сундук у кровати и на всякий случай спросил:
– Розамунда?
– Да, мой миленький, твоя Розамунда.
Она не могла отвести глаз от мощного орудия страсти, содрогавшегося от одного ее взгляда. Ей нужно было лишь чуть-чуть наклониться, чтобы коснуться нацелившегося на нее острия, она провела языком вдоль всей длины его, нежно надавливая на бархатистую поверхность, потом еще и еще – пока ее Генри не застонал от желания: она даже ощутила первые животворные капли, выдававшие, насколько оно уже нестерпимо.
– О милостивый Боже! Розамунда, любимая! – севшим голосом воскликнул он, бросаясь на постель.
Они зарылись в простыни, и Генри стиснул ее, осыпая поцелуями. До чего же он горячий и сильный! Розамунда чувствовала, как кипит в нем кровь, каким огнем горит его тайная плоть. Твердость его мускулов красноречивее всяких слов говорила: скорее! Он весь дрожал. И вот его горячий рот настиг ее уста и неистовыми поцелуями воспламенил каждую ее жилочку.
Не выпуская друг друга, они перекатились, чтобы лечь поудобнее, и Розамунда оказалась сверху, обхватив его бедра ногами, она гладила его грудь, затем, склонившись, стала нежно посасывать его соски, потом продвинулась так, чтобы груди ее, точно спелые плоды, повисли над ним.
Генри со стоном обхватил их ладонями, рыдая от страсти. Он целовал эти белые дивные шары, о красе которых грезил более всего, он сосал затвердевшие соски, заставляя Розамунду изнемогать от желания.
Нет, больше ждать было невозможно. Внемля его немому призыву, она приподнялась, чтобы впустить его в себя. С приглушенным криком Генри обхватил ее бедра, устремляясь вверх… Розамунда льнула к нему, все теснее обхватывая, всхлипывая от нетерпения, а он, прилаживаясь, все глубже проникал в нее. Оседлав его, она вся содрогалась, будто объезжая дикого скакуна, пока вся не раскрылась: жаркая влага хлынула в Розамунду, заставив ее издать вопль наслаждения.