Розамунда неохотно встала посреди их ложа на колени и, вздернув подбородок, сказала:
– Как прикажете, милорд. Хотя самое желанное зрелище уже передо мной, вот в этой самой комнате.
Генри расхохотался, и она, соскочив с постели, тут же кинулась к нему на шею. Когда они целовались, его тело красноречиво напряглось. Тогда он покрутил головой и решительным жестом отодвинул Розамунду.
– Ну, искусительница, скорее одевайся и поедем. Твоим очам откроется роскошное пиршество, скоро сама убедишься в истинности моих слов.
Розамунда улыбнулась и, наклонившись, поцеловала влажное острие его плоти.
– Уговорил. Но обещай мне, что потом целый день проведешь только со мной.
Он улыбнулся ей в ответ и, поцеловав ее в лоб, сказал:
– Обещаю. Розамунда, ты принесла в мою жизнь счастье. Вот уж чего я от тебя не ожидал, моя радость. Возможно, мы вернемся сюда скорее, чем ты думаешь. Только поговорим немного – в гостинице «Орел и дитя».
Состроив гримаску на это напоминание о светских обязанностях, она милостиво кивнула:
– Так и быть, но никаких пьяных разговоров о войне – да еще до утра.
– Слушаюсь!
После очередных обниманий и затяжных поцелуев Генри решительно отстранился и стал помогать ей одеваться, стараясь не обращать внимания на ее насмешки, пока он, бормоча проклятия, с трудом отыскивал нужные петли и тесемки. После нескольких неудачных обоюдных попыток придать себе пристойный вид и пароксизмов безудержного хохота они все-таки сошли вниз.
Узенькая Лоп Лейн была полна глазеющими по сторонам солдатами и нагруженными корзинками со снедью хозяйками. Каким-то чудом кавалькаде лорда Генри удалось никого не покалечить, хотя казалось, все так и лезут под копыта.
По пути к Бутэмской заставе – северным воротам города – Генри остановился переговорить с капитаном, которому вверил надзор над квартировавшим в городе войском, а потом они поехали скорее и, выбравшись на волю, помчались вскачь в сторону пастбища, где разгуливали тучные овцы.
Промозглый резкий ветер бил в лицо, пробирал до костей. Однако Розамунде он был не страшен: ее надежно согревал подарок Генри. А лорд Генри пустил своего скакуна галопом, так быстро, что плащ его раздувался точно парус. Потом он развернулся и примчался к Розамунде, однако великолепный черный жеребец никак не хотел останавливаться, нетерпеливо перебирая копытами.
– Бедная животина, застоялся в конюшне. Смотри, как радуется, да и мне, признаться, в радость почувствовать, как бьет в лицо свежий ветер, полюбоваться просторами. Ни за какие сокровища не согласился бы жить в этом городе.
– Отсюда он кажется таким маленьким, – сказала Розамунда, оглядываясь на город, раскинувшийся по обоим берегам бурливой серой реки. В этот пасмурный день стены и башни города были мрачны и отнюдь не заманчивы.
– А почему мы поехали здесь? – спросила Розамунда, выдыхая белое облако пара. – Почему не через главные ворота? Я не хочу кататься в лесу. Там полно солдат и грабителей.
– Нам нечего бояться. У нас имеются свои солдаты. Просто я не хотел, чтобы ты увидела трофеи над воротами – они не для женских глазок.
– Какие еще трофеи? Я ничего такого не заметила.
Он пристально на нее посмотрел:
– Головы побежденных, насаженные на копья: самого Йорка и его сынка, герцога Рутландского, и еще нескольких главных бунтовщиков. Очень хорошо, что ты их не заметила.
Розамунда тут же побледнела, вспомнив тучи воронья, кружащего над воротами в день ее приезда. Просто эти пирующие твари заслонили от нее леденящее кровь зрелище…
– А зачем их головы насадили на копья, да еще выставили над воротами?
– Полагаю, чтобы все смогли убедиться в истинности победы. Поговаривают, что это сделали по настоянию королевы Маргариты Анжуйской, люто ненавидевшей Йорка. Но это чепуха. Она ведь с Мэри Гилдерской была в Шотландии. Творить такие мерзости – против кодекса чести. С отпрысками древних родов нельзя расправляться как с обыкновенными бандитами. Эта война даст еще кровавые всходы. То, что было учинено над многими на Уэйкфилдском поле, обернется затяжной местью. Да, рыцарские устои окончательно почили.
Розамунда долго вдумывалась в его горькие слова. Она ничего не знала об этой битве. Однако понятие о каком-то кодексе чести не укладывалось у нее в голове: солдаты должны убивать, какая уж тут честь. В любом случае все сводится к обыкновенному душегубству.
– Кодекс чести – это как у рыцарей? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать.
Генри расхохотался от всей души:
– Милая моя девочка, вот что значит монастырское воспитание. Да, рыцари давали клятву быть честными и справедливыми, но мало кому удавалось ее сдержать, поскольку требования кодекса чести шли вразрез с их желаниями и устремлениями. Очищение от скверны, долгие ночные бдения, клятвы – мы все прошли через это. Но как мало все это значит, когда перед острием твоего меча оказывается враг. Эти идеалы более подходят тем, кто заваривает войны, отсиживаясь у себя дома, нежели тем, кто вынужден драться.
– А ты – рыцарь?
– Да, но совсем не похожий на сэра Галаада.[3] Жизнь разрушает романтические легенды.
Розамунда не знала, о каком таком сэре Галааде идет речь, однако поостереглась в этом признаться, испугавшись, что это покажется странным.
Они проехали вдоль густого леска и выехали на открытое пространство. Рядом с тропой были заросшие терновником болотца. Огромное поле раскинулось далеко к северу, окаймленное зубчатой полосой леса, темневшей на фоне стального неба.
– А тот лес, он тоже небольшой? – спросила Розамунда, с опаской оглядываясь на лесную чащу: ей все время казалось, что там кто-то есть. – А дикие звери тут водятся?
Генри, смеясь, сжал ее ладонь:
– Не бойся, милая. С нами десять вооруженных до зубов мужчин. В этих местах водятся олени и кабаны, хотя более опасны, конечно, солдаты, устроившие здесь свои лагеря. Вообще-то Гэлтресский лес тянется миль на десять.
Все, кроме Розамунды, были спокойны. Только когда кавалькада подъехала к очередной чаще, солдаты перестроились так, чтобы лорд и леди оказались в середине. Когда они снова выехали на поляну, солдаты явно с облегчением перевели дух.
– Ну что, не хочешь попытаться меня догнать?
Розамунда не очень-то верила в то, что ее Динка сумеет тягаться с огромным жеребцом, однако согласилась. Она никогда еще ни с кем не ездила наперегонки. Розамунда сдавила бока своей серебристой кобылки, и вот уже ветер свистел у нее в ушах, сдув с нее капюшон и головную повязку, разметав каштановые пряди… Розамунда не ожидала от своей Луны подобной прыти. Генри был далеко позади, однако Розамунда подозревала, что он хитрит – специально сдерживает своего коня. «Ну погоди же, – думала она, – в один прекрасный день тебе не придется давать мне фору».
Оглянувшись, она с ликованием крикнула:
– Посмотрим еще, чья возьмет!
Но, сев прямо, она закричала уже от страха – угодила в припорошенную снегом древесную поросль. Тщетно пыталась наездница выправить на твердую тропу, какой-то миг ей удалось удерживать разгоряченную кобылку, но потом та рванулась в непролазную гущу веток.
Генри во весь опор помчался к ней. Он отчаянно звал ее, но, не услышав ответа, понял, что Розамунда не может совладать с лошадью. Он сильнее пришпорил своего жеребца.
Жесткие ветки раздирали Розамунде юбку и оставляли кровавые метины на серебристых лоснящихся боках кобылки. И вдруг наперерез ей бросился какой-то мужчина, зычный его крик перепугал и наездницу и лошадь. Розамунда ни капли не сомневалась в том, что незнакомец собирается на нее напасть, и испуганно завизжала. Динка от ужаса взвилась на дыбы, потом стала пятиться, не даваясь ему в руки, но мужчина ловко схватил ее за узду и через минуту лошадка присмирела.
– Вы бы полегче с нею, леди. Такой кралечке колючий кустарник не подходит. – Голос незнакомца был добрым, а говорил он отрывисто – коренной йоркширец.
– Благодарю вас. Вы напугали меня, но я сразу поняла, что вы хотите помочь, – ловко у вас получается.