– Я поеду с вами, милорд. Мне тут нечего терять, – сказал Джейк, почесав затылок.
– Я могу на тебя положиться?
Джейк кивнул, страшно удивленный тем, что ему доверяют.
Они очень осторожно вывели лошадей из-за перегородок, у входа Генри помедлил, чтобы убедиться, что все по-прежнему тихо. Сарай для лошадей, слава Богу, находился несколько в стороне от самого лагеря. Почти все его обитатели спали у костра, завернувшись с головами в одеяла.
Генри послал Джейка вперед и чутко прислушался к шуршанию опавших листьев.
– Розамунда, – тихо позвал он, когда они поравнялись с деревцами.
Она вышла из тени и замерла, увидев что Генри не один. Они повели лошадей к тропинке, стараясь не шуметь. Генри усадил на седло Розамунду, потом вскочил сам. Джейк, помедлив, взобрался на второго коня. Чувствовалось, что, хотя он лучше многих умеет приглядеть за лошадьми, наездник он неважный.
– Знаешь дорогу отсюда? – спросил у него Генри. Джейк кивнул и стал держать на запад, смешно раскачиваясь в седле.
«Неплохо бы поскорее отсюда убраться», – подумал Генри. При каждом малейшем шорохе он нервно озирался, страшась увидеть погоню.
Добравшись до первой просеки, они пустили коней быстрее. Генри узнал тропу, ведущую вспять, к западу, огибающую Йорк. Они всего минут пять спокойно ехали по дороге – сзади послышались крики, замелькали огни: это Стивен поднял весь лагерь в погоню за беглецами. Генри пустил Диабло галопом. Вскоре над ухом его просвистела стрела – никого не задев, она вонзилась в ствол. Они мчались все быстрее и быстрее, стараясь увеличить разрыв, чтобы их не могла настичь ни одна стрела. Еще несколько дротиков упало в росшие у тропы заросли дрока… И все-таки они сумели оторваться.
Генри гнал коня во весь опор – до тех пор, пока вдалеке не показались стены Йорка. В этот момент их осветило солнце: золотые лучи, пробив толщу облаков, заставили каменные зубцы засиять, точно золотые слитки. Огромные ворота уже распахнули свою пасть, впуская в утробу города бесконечный караван грузов.
Никогда еще Розамунда так не радовалась этому грязному, дурно пахнущему городу. Она откинулась, опершись на плечо Генри, и облегченно вздохнула.
– Наконец-то мы в безопасности, – сказала она, целуя Генри в пропахшую ветром и лесной свежестью щеку. Подбородок его зарос густой щетиной, и он стал похож на кого-то таинственного незнакомца.
– Благодарение небу. А не поехать ли нам домой, родная моя? Поедим, упакуемся – и в путь. Давненько уже мы не были в Рэвенскрэге.
– Ох, Генри, твоя правда, пора нам домой.
Ей было так уютно рядом с его теплым телом. Вернуться с Генри в Рэвенскрэг – что может быть лучше? Вернуться в бескрайние, обвеваемые свежим ветром вересковые пустоши, над которыми раскинулось вольное широкое небо. Прочь от этого шумного города и напоминаний о тяжкой битве. Скорее в край, где полно скал и утесов, в страну, где единственный король и властитель – Генри Рэвенскрэгский.
Не стряхнувшие еще сумерек улицы постепенно просыпались. Генри и Розамунда легкой рысью ехали по городу под серенаду церковных колоколов и скрипучих повозок. Когда они свернули на Лоп Лейн и увидели вывеску «Кобыльей головы», Розамунде показалось, что она отродясь не видела более манящей гостиничной вывески.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
На серых стенах играли отблески огня. Комната в башенке казалось такой приветливой, хотя снаружи завывал ветер – словно чья-то потерянная душа. Розамунда сладко потянулась на мягкой перине, радуясь близости лежавшего рядом Генри. Сегодня ему опять в путь – опять вербовать рекрутов, готовых положить жизнь за своего короля. Война снова надвигалась. Когда они в прошлый раз вернулись домой, Розамунда решила, что все военные опасности остались позади. Как же она была наивна!.. Генри был тут самым крупным дворянином, во славу короля он должен поставлять в армию новых и новых воинов – пока в его владениях не останется ни одного умеющего держать в руках меч мужчины. Говоря по чести, дворяне исполняли волю королевы Маргариты, она заправляла армией Ланкастера. Поговаривали, что бедному королю задурили его слабую голову и он согласился слишком многое уступить йоркистам, что совсем не устраивает его вспыльчивую нравом француженку.
Когда окончательно рассвело, Розамунда повернулась взглянуть на спящего еще Генри: каким молодым и спокойным было сейчас его лицо. Он только-только оправился от раны, полученной в Уэйкфилдской битве, она заживала долго, потому что повязку с целебной мазью сдвинули своими тумаками подчиненные Стивена. Она так тогда переволновалась, а Генри ее высмеивал, твердил, что нечего поднимать шум по поводу всякой царапины, однако она видела, что ему очень даже нравится ее тревога.
Розамунда, наклонившись, тихо тронула губами повязку, которую он все еще носил по ее настоянию, и в следующий миг ее уже крепко прижимали к груди. Этот хитрец только притворялся, что спит.
– Проснулся? Тогда вставай, обманщик. Уже день на дворе.
Генри легонько ее отстранил, чтобы поцеловать в губы и погладить соблазнительные полукружья грудей.
– Если б можно было провести с тобой в постели целый день. А старый Джон Терлстонский посидел бы еще недельку в своей башне, не вылезал.
Розамунда втайне возликовала… но через секунду он со вздохом выпустил ее из объятий.
– Долг превыше всего. Но обещаю – вечером я твой.
– Погода сырая, и наверняка дорогу развезло, – сказала она.
Действительно, снег лег на землю всего несколько дней назад, а тропки у вересковых пустошей долго не твердеют.
– Да нет, вспомни, вчера мы там ездили – дорога уже достаточно хороша.
Она разочарованно кивнула, зная, что он прав. Он договорился встретиться со своими соратниками сразу, как кончится бездорожье. Значит, он должен ехать. Ночью они почти не спали, предаваясь любви, – хотели насытиться друг другом перед разлукой. Розамунда утаила от Генри, что Стивен – ее давний знакомец. Пусть и дальше думает, что тот украл ее только ради золота. Розамунду мучила совесть, но, расскажи она про Стивена, откроется и все остальное, все, что она, грешница, вынуждена была скрывать. И не только потому, что боялась нарушить обещание, данное сэру Исмею. Просто она еще не настолько утвердилась в новой для нее роли хозяйки замка, чтобы пойти на риск.
Уткнувшись лицом в мужнину шею, Розамунда стала гладить его плечи, потом ее пальцы пробежались по завиткам на смуглой груди, потом, чуть помедлив, соскользнули по плоскому животу к чреслам и обхватили его тайную плоть. Она вспомнила, с каким упоением он ее ласкал этой ночью, как старался ей угодить, и задрожала от неги. И тут же, словно по волшебству, ожил жезл наслаждения, зажатый в ее пальцах.
Генри отвел ее руку в сторону:
– Ты умеешь доставить мне удовольствие, но – не сейчас. И прекрати специально меня дразнить, плутовка, ты ведь знаешь, меня призывают дела.
Розамунда похихикала над его нарочитой строгостью и милостиво позволила ему вылезти из кровати, сама же мигом перекатилась в теплую ямку, оставленную на перине его телом. Она смотрела, как он идет к очагу – стройный, мускулистый, – чтобы взять с пола свой роскошный халат, который он вчера в нетерпении отшвырнул, овладев ею прямо на скамье, стоявшей у огня. Блики пламени золотили его кожу – теперь перед ней была совершенная золотая статуя. Розамунда вспыхнула, обуреваемая жаждой снова слиться с ним воедино.
«Никогда, никогда я не перестану обожать своего Генри», – счастливо вздыхая, сказала она себе.
Потом пришел Джем – одеть и побрить своего господина. Розамунда наблюдала за этим ритуалом. Ей казалось, что она в театре и смотрит какую-то очень фривольную пьесу. Нагота Генри вызывала в ее памяти и восхитительные ночные сценки. Он тоже то и дело на нее поглядывал, многозначительно ей подмигивая и томно улыбаясь. Этот безмолвный разговор сладко бередил ее сердце, раскрывавшееся все шире и шире навстречу его любви.
А потом наступила неизбежная минута расставания – Розамунда стиснула его крепко-крепко, боясь выпустить. Всякий раз, когда он покидал стены замка, она сходила с ума и молила небеса: только бы вернулся…