До маленького аббатства они добрались уже ночью. Генри долго-долго стучал в дубовую дверь: наконец раздались шаркающие шаги, и мужской голос спросил, что им здесь надобно.
– У нас раненые, которым требуется срочная помощь, – объяснил Генри в отворенное слугой зарешеченное окошечко.
– Скажи аббату, что я хорошо заплачу за уход.
Эта фраза возымела нужное действие: затворы заскрипели, и дверь отворилась, чтобы впустить измученных всадников, коих в конечном итоге оказалось всего десятеро. Дверь снова спешно захлопнули, слуга повел их по обнесенному высокими, увитыми плющом стенами дворику внутрь.
Вскоре они уже сидели у приветливого очага, поглощая мясо с хлебом и запивая элем. Генри протянул аббату кошелек с золотом, чем вполне его ублаготворил, тот даже не стал спрашивать, на чьей стороне они сражались, предпочтя тут же заняться оказанием помощи.
Поужинав, Генри подошел к уложенному на соломенный тюфяк тестю и стал осторожно поить его элем и кормить кусочками хлеба с медом, стараясь не прикасаться к окровавленным губам старика. Один из монахов обмыл лоб сэра Исмея, второй мазал мазью его раны, сплошь покрывавшие его щеки и шею.
Скоро они перестали кровить, но самая глубокая, в которой торчал обломок металлического острия, не унималась. Сэр Исмей потерял уж очень много крови, лицо его осунулось и стало бледным, точно пергамент, отчего ярче проступили страшные борозды ран.
– Гарри, ты не ранен? – спросил сэр Исмей, чуть повернув голову, его голос едва был слышен.
– Так, несколько царапин, да кое-где задета мякоть. Скоро заживет. Зато вам крепко досталось, эти стервецы упражнялись на вас, точно на мишени. Не пожалели шкуры заслуженного боевого коня.
Старик попытался ответить на шутку улыбкой и слабо стиснул руку Генри:
– Не оставляй меня одного, Гарри.
– Я не уйду. Постарайтесь уснуть.
Отойдя от тестя, Генри склонился над вторым раненым, чье лицо было еще бледнее. Тщетно пытался монах влить в рот Натану Беннету бульон: его губы были плотно сжаты и не пускали ложку дальше зубов. Генри сразу понял, что сэр Натан едва ли протянет до утра… вокруг его тюфячка растеклась целая лужа крови. Молодой послушник принес щетку и ведро – замывать каменные плиты. Натан был изуверски ранен в шею и в бедро, кровь скопилась внутри кирасы. И когда монахи сняли ее, все увидели, в каком он удручающем состоянии.
Мид Аэртон облокотился на теплый очаг, держа в здоровой руке кубок с вином. На его плечо монахи уже успели наложить лубок и забинтовать, ясно было, что теперь он надолго расстался с мечом, если не навсегда… Была раздроблена кость, и вся рука чудовищно распухла.
– Да вояка теперь из меня никакой, – пробормотал он сквозь стиснутые от боли зубы. – Немного оправлюсь и трону восвояси.
– Я провожу тебя, – сказал Генри, он не мог отпустить Аэртона одного.
– Не оставляй меня здесь, Генри, – жалобно пробормотал сэр Исмей, услышав эти слова. – Позволь и мне уехать с тобой.
– Да, конечно, – пообещал Генри, с наслаждением укладываясь на каменные плиты, не замечая ни их твердости, ни промозглой сырости, – ноги уже отказывались его держать. Через несколько минут он крепко спал.
А среди ночи монахи стали его будить, тщетно стараясь растолкать, – легче было бы, наверное, поднять мертвого из могилы. Наконец Генри очнулся, возвращаясь из сладких сновидений в действительность, и ошалело воззрился на безбородое лицо послушника.
– Милорд, следуйте за мной.
Генри с трудом встал, потирая горящую огнем руку. Он и не заметил, что основательно ранен, – верно, ему досталось, когда он спасал от своры йоркистов сэра Исмея.
– Что случилось? Они уже здесь?
– Нет, вас просит старый господин.
Генри оглянулся и увидел, что сэра Исмея нет. Юноша спешно повел его куда-то, бесшумно ступая обутыми в сандалии ногами, Генри же гулко гремел железом. Сэра Исмея уложили в крохотную келью. Монашек, приставленный к нему, то и дело промокал мокрой тряпицей его горящий лоб. Старого воина била жестокая лихорадка, однако он был в сознании.
– Я пришел, – сказал Генри, беря его руку и чувствуя слабое ответное пожатие.
– Оставь нас одних. – В слабом голосе старика прозвучала былая властность. Монашек, пожав плечами, опустил на пол таз с тряпицей и удалился.
– Я слушаю. – Генри старательно отводил глаза от горящих черных глаз тестя. Нынче утром им обязательно надобно уезжать, а в таком состоянии он не мог взять старика с собою. Значит, придется оставить его в аббатстве и… нарушить свое обещание.
– Вам скоро полегчает.
– Нет, мой мальчик, яд смерти уже действует. Я долго не протяну. И не нужно ничего мне говорить. Молчи и слушай.
Генри с помрачневшим лицом опустился на стул, стоявший близ постели, и наклонился к самому лицу сэра Исмея, полагая, что тот хочет отдать распоряжения насчет наследства. Насколько ему было известно, Розамунда была единственной наследницей де Джира. Розамунда… при воспоминании о ней у Генри больно сжалось сердце, ее прелестное лицо возникло в полумраке кельи, наполненной страданием и кровью.
– Ты крепко любишь Розамунду, Гарри?
– Больше собственной жизни, – коротко ответил тот.
– Я рад, очень рад. Ведь она единственная моя наследница. Все распоряжения на случай моей смерти я оставил в Торпской обители, ее часто еще называют Сестринской.
– Я заберу их оттуда при первой же возможности.
– Да, я целиком тебе доверяю, Гарри. Но сначала я должен кое что объяснить тебе… относительно…
– Розамунды, – сразу догадался Генри. Краешком глаза он увидел на пороге священника, приготовившегося в любую минуту принять последнее причастие. Сэр Исмей тоже его увидел и предпринял отчаянную попытку сесть, но… уронил руки в бессильной ярости.
– Убирайся, проклятый поп! О Господи, как им не терпится меня исповедовать.
Генри махнул священнику, чтобы тот ушел.
– Он убрался. Можете говорить дальше. Так что Розамунда?
Сэр Исмей, с трудом отвернувшись, прошептал:
– Она не та, за кого ты ее принимаешь.
Генри взял из таза тряпицу и стал обтирать умирающему лоб.
– Ну и кто же она в таком случае? – спросил он, решив не перечить старику, чтобы тот не тратил силы на спор. Он не принял эти слова всерьез: у сэра Исмея был сильный жар.
– Она не из Франции.
Рука Генри замерла, сильнее стиснув влажную тряпицу. Он наклонился еще ниже:
– Не из Франции? А откуда же?
Сэр Исмей долго-долго молчал, но потом еле слышно вымолвил:
– Из Виттона. Я обманул тебя, мой мальчик. Я не могу умереть, не облегчив душу признанием. Та Розамунда умерла. Эта Розамунда – тоже моя дочь. Но она не дворянка. Ее мать – дочь деревенского дубильщика. Мне очень жаль, Гарри. Но ведь ты простишь меня?
Потрясенный услышанным, Генри резко отпрянул. Сэр Исмей, конечно, очень слаб, но он был в твердом уме. Значит, это не горячечный бред. Значит, он действительно обманул его… Но полно, возможно ли это? Чтобы Розамунда была дочерью какой-то деревенской потаскушки? Она ведь умеет читать и писать, и так споро управляется с хозяйством огромного замка… Нет, быть такого не может… Однако, ежели… ежели сэр Исмей обманул его, значит, и сама Розамунда все время его обманывала! Это открытие было еще мучительнее, чем провинность ее отца. Генри понимал, что заставило сэра Исмея решиться на такой шаг: его привлекал выгодный расчет. Но зачем это все понадобилось Розамунде? А у него-то самого где были глаза? Да что там… Видит Бог, с того мгновения, как он узнал эту женщину, для него никого больше не существовало.
Вслушиваясь в прерывистое дыхание старика, Генри пытался справиться с охватившей его оторопью. Это что же получается? Его жена, хозяйка его замка и мать будущих его наследников – крестьянское отродье? Деревушка, которую только что упомянул сэр Исмей, более всего похожа на скопище свинарников. А ему-то старый обманщик все твердил, что его чистая голубица только-только из монастыря. Но он-то сам какой был болван! И еще все удивлялся: дескать, никогда не видывал таких бойких монастырских питомиц. Впрочем, ему ли обвинять тестя и жену? Сам хорош, ни о чем не мог думать, кроме того, как бы поскорее утолить охватившее его при виде Розамунды вожделение. А к плотской неодолимой тяге вскоре прибавилось и неодолимое сердечное влечение. Что ему в самом деле до того, где Розамунда родилась и кто ее мамаша? Он любит ее. Говоря по чести, окажись она даже не дочерью сэру Исмею, это ничего не изменило бы. Однако он должен быть благодарен Господу за то, что у его жены хоть отец настоящий дворянин. «Да и вообще, вся эта история еще может оказаться просто выдумкой, порождением больного сознания», – утешал себя Генри, однако в глубине души знал: старик говорит правду.