Казино для младших офицеров СС находилось этажом выше убежища фюрера. И здесь на полу лежали ковры, а на стенах висели картины. Между накрытыми столиками неслышно сновали вестовые в белых куртках. В углу пищал патефон. Радлов ел механически, опустив застывший взгляд на прибор, потом он закурил сигарету, которую Брандт положил перед ним, и выпил одну за другой две большие рюмки водки. Спирт огнем обжег ему горло и ударил в голову.
Брандт все время наблюдал за ним, как врач-психиатр наблюдает за больным. Он не доверял безучастности Радлова и раздумывал над тем, что могло послужить причиной такого неожиданного приступа меланхолии.
Радлов заметил вопрос в глазах приятеля. Горько усмехнувшись, он подумал: «Эх, все равно нет смысла объяснять ему… Это мой последний ужин, зайдет солнце, и мой труп будет валяться где-нибудь среди развалин. К чему еще какие-то разговоры? Если уж он непременно хочет знать, пожалуйста…»
Но так как Радлов молчал, штандартенюнкер заговорил первым:
— Ты считаешь, что все было напрасно?
— Все! Жертвы, смерть Клауса…
— Адам погиб?
— Да.
Брандт замолчал и выпустил дым через ноздри. Потом сказал вполголоса:
— Жаль, хороший был парень. Мой отец тоже погиб.
«Всегда погибают лучшие, — подумал Радлов. — От тех, кто остался, толку мало».
— Почему ты считаешь, что война проиграна? — спросил Брандт.
Радлов твердо взглянул на штандартенюнкера. И, понизив голос, ответил:
— Фюрер, Губертус, фюрер… разве ты его не видел?
«Стало быть, вот что выбило его из колеи. Ужасный вид Гитлера. И как это я сразу не догадался, совершенно ведь ясно. Он был всегда слишком доверчив, этот наивный Радлов. Понятно, что подобное зрелище подействовало на него угнетающе».
— Фюрер в таком состоянии, что, конечно, не может уже быть хозяином положения, — продолжал Радлов. — А если мы проиграем войну, то оставшихся в живых повесят, как сказал однажды сам Гитлер, Помнишь?
— Да, конечно.
— А я не хочу, чтобы меня вешали, — возразил Радлов.
Брандт кивнул вестовому и заказал коньяк.
— Что это значит? — спросил он.
— А это значит, что я либо погибну на поле брани, либо застрелюсь.
Штандартенюнкер взглянул на приятеля. Лицо Радлова оставалось спокойным, но Брандт прочел на нем непоколебимую решимость претворить свои слова в действие. «Трусом он никогда не был, — подумал Губертус, — он сделает, как сказал, это не пустая болтовня». И в тот же миг ему пришла в голову блестящая мысль, которая заставила его разволноваться. А что, если приказать Радлову работать на него? Этот парень всегда считался смельчаком, лучшего связного не найти. Правда, в таком случае надо прежде всего выбить у него из головы дурацкую мысль о самоубийстве. И Брандт сказал:
— Эти слова я уже сегодня слышал.
— Какие?
— «Я застрелюсь».
В другом конце комнаты совсем молоденький пьяный унтерштурмфюрер завел новую пластинку и грубым голосом стал подпевать: «Вот как у казармы, у больших ворот…»
— От кого? — спросил Радлов.
— От фюрера, Ахим. Он заявил, что война проиграна.
— Вот видишь! И у тебя не будет выбора.
Только теперь Радлов сообразил, что он даже не поинтересовался, каким образом очутился здесь Брандт. Он ведь думал, что Брандт взрывает где-то мосты и склады оружия.
Штандартенюнкер закурил новую сигарету и неторопливо ответил:
— Ты ошибаешься, Иоахим, я не овца, чтобы добровольно лечь под нож. Так, мой милый, недолго и промахнуться. Германия будет существовать, пока существует наше движение.
— И ты хочешь, чтобы я поверил, будто фюрер…
Брандт сделал отрицательный жест.
— А, фюрер, — отрывисто сказал он, — и что тебе дался этот Гитлер? Он — человек конченый, на нем надо поставить крест. От него ждать больше нечего. Но ведь с Гитлером идея не умрет. Неужели ты думаешь, что с проигранной войной погибнет и наше движение? По секрету могу тебе сказать, что сейчас такое готовится, о чем ты и мечтать не смеешь. Или ты воображаешь, что американцы будут сложа руки смотреть, как русские большевизируют Германию? Мой милый, ты страшно заблуждаешься. Мы продолжим работу в подполье, у нас и сейчас уже есть подпольная армия, и мы боремся. А ты, дурачок, болтаешь о смерти! Теперь-то как раз и надо жить, чтобы бороться с большевизмом. В этом сейчас твой долг, долг немца. А умереть ты всегда успеешь. Подожди, пока мы выступим.
Он залпом осушил рюмку и повторил:
— Пока мы выступим.
Но Радлов молчал. Пьян Брандт, что ли? Не похоже, чтобы водка ударила ему в голову. Если Брандт за что-нибудь берется, у него все продумано. Это уже наверняка. На него можно положиться. Но сейчас, при создавшемся положении, следует ли ему верить?