Конечно, русские дадут тягу, думал Иоахим Радлов. Ведь именно для этого я и валяюсь в грязи, под градом вражеских снарядов. Берлин мы должны удержать, здесь решается судьба войны. Быть может, сейчас вступают в силу иные законы, быть может, здесь необходимо отбросить рассуждения о чести и порядочности немецкого солдата, чтобы удержать Берлин и выиграть войну. Победителей не судят. И разве в России не спят еще до сих пор на печи, разве он не знает, что там нет каменных домов, а только избы, грязь, вши и даже нет приличных дорог? Быть может, с русскими надо обращаться так же, как обращаются с ними их комиссары? Он видел в иллюстрированном журнале фотографии: внушавшие страх, оборванные, небритые люди, со звериным выражением лиц. Но тот раненый русский под кустом шиповника выглядел совсем иначе. Как в этом разобраться? Все, что Радлов пережил, впервые побывав три дня назад под ураганным огнем противника, вступало в противоречие с его представлениями и взглядами. Действительность на войне была иной, куда страшней. И виноват был только этот приказ. Чем больше Радлов обо всем думал, тем запутаннее становился клубок его мыслей, он совсем растерялся и просто был не в силах что-либо понять.
Насколько дома все было проще. Там тебе приказывали, ты выполнял приказ. И верил. Мысленным взором Радлов увидел свой городок, виноградники и покрытые лесами холмы, шпиль колокольни и средневековую ратушу, узкие улочки, где старинные дома с высокими арками ворот словно подают друг другу руки. Как завидовал он своим товарищам, сменившим гимназические фуражки на каски. Только он еще сидел дома да Клаус Адам, его друг, долговязый, темноволосый, довольно неуклюжий паренек, которого все звали «первый номер». Их год, тысяча девятьсот двадцать девятый, еще не призывали. Вместе с Клаусом они отправились на призывной пункт, потому что были сыты по горло школьными науками и хотели, как и все, облечься в мундир. Они боялись, что пропустят самое важное, они хотели быть причастными к победе. Но дежурный лейтенант сказал:
— Досрочно? Необходимо согласие родителей.
Однако получить это согласие надежды не было. Отец Радлова, бывший составитель поездов, потерявший в результате несчастного случая ногу и теперь из-за недостатка людей вновь принятый на работу старшим стрелочником, пробурчал:
— Сдай сперва экзамены. Как раз и твой год подойдет.
У Клауса Адама положение было примерно то же. Ничего другого не оставалось, как ждать призыва.
Наконец им помог их бывший гефольгшафтсфюрер и соученик Губертус Брандт. Он был на несколько лет старше. Его отец, владелец крупнейшей строительной фирмы округа, слыл в городке влиятельным лицом, он был депутатом рейхстага от национал-социалистской партии, кавалером ордена Крови и, кроме того, приятелем гаулейтера. Губертус записался добровольцем в войска СС и теперь проходил спецподготовку. Иоахим восхищался стройным голубоглазым сынком владельца фирмы, о проделках которого школьники рассказывали еще и по сей день.
Однажды Иоахим с Клаусом, стоявшие во время большой перемены на школьном дворе, увидели, как в ворота вошел Губертус. На нем был серо-зеленый мундир с повязкой гитлерюгенда на левой руке, в углу рта торчала сигарета. Развязной и самоуверенной походкой он приближался к друзьям. На приветствия гимназистов Брандт отвечал лишь легким кивком, и, когда подошел ближе, Иоахим увидел, что на его кителе поблескивает черно-бело-красная ленточка Железного креста второй степени.