— Что, глазам своим не верите? — крикнул Брандт, когда Клаус, опомнившись от изумления, показал на орден. — Раздобыл в Ахене — поймал сбитого английского летчика. — Он сделал небрежный жест, наслаждаясь, однако, благоговейным восхищением. — Получил за него трехдневный отпуск.
И он протянул им открытый портсигар. Курить на школьном дворе категорически запрещалось, и пойманных на месте преступления безжалостно исключали из гимназии. Иоахим и Клаус не решались последовать приглашению. Брандт заметил их нерешительность и самодовольно заявил:
— Курите. Под мою ответственность. Пока я здесь, с вами ничего не случится. У меня к вам есть дело.
Друзья взяли сигареты, и Губертус дал им прикурить. Разговоры на дворе смолкли. Все с любопытством поглядывали на маленькую группу, над которой поднимались предательские сизые облачка.
На дворе за порядком наблюдал преподаватель старших классов Boппe, пожилой, поседевший на своем посту учитель. В свое время он вышел в отставку, но теперь вернулся в гимназию. Boппе слыл одним из самых строгих учителей, и его боялись. Теперь все взгляды с тревогой устремились на него. Учитель немного помедлил, но, чувствуя всеобщее внимание, размеренным шагом двинулся через двор. Все затаили дыхание. Брандт увидел его и, подождав, пока преподаватель подойдет, коротким молодцеватым движением поднял руку в нацистском приветствии. Озадаченный Boппе уставился на его орден и машинально ответил на приветствие.
— Эге, уже успели понюхать пороху и орден заработали! — воскликнул он. — Поздравляю от всей души.
— Благодарю, господин советник. — Портсигар Брандта вторично раскрылся. — Пожалуйста!
И то, чего никто не ожидал, произошло. С легким поклоном седовласый учитель протянул руку и взял сигарету.
— Небольшое совещание с друзьями, — сказал Брандт. — Вы понимаете, господин советник…
— Конечно, конечно, — Boппе кисло улыбнулся. — Для столь заслуженного фронтовика следует сделать исключение. Не буду мешать.
Иоахим почувствовал, как все облегченно вздохнули. Boппе удалился. Жужжание голосов моментально возобновилось.
— Чертовски здорово ты с ним говорил, — сказал Радлов. В такие минуты он восхищался самоуверенностью Брандта и пошел бы за него в огонь и в воду.
Брандт презрительно усмехнулся.
— Не знаю, чему вы удивляетесь. Человек этот получает сигареты по карточкам, то есть три штуки в день. Но вернемся к делу. Я как раз иду от баннфюрера.
Оба друга, слушавшие с напряженным вниманием, узнали, что в их местах предполагается сформировать полк из молодежи — надежных членов гитлерюгенда.
— Я рекомендовал и вас, — продолжал Брандт. — Вы же все равно собирались отвертеться от школы. А так как я буду командовать взводом, мне хотелось бы иметь там своих людей.
Он бросил окурок, раздавил его ногой и сейчас же закурил новую сигарету.
— Ждите, что в ближайшие две недели вас призовут на обучение в военный лагерь. А чтобы дома не было скандала, я договорюсь сейчас с директором. Вы сдадите экзамены на аттестат досрочно. Приказ свыше. Согласны?
Все произошло так, как обещал Брандт. Аттестат они получили, сдав экзамены лишь для проформы, и отец Радлова, вначале недовольный, тотчас успокоился, узнав, что Иоахим выдержал испытания. Он с трудом сколачивал ту крупную сумму, которую приходилось вносить за обучение сына, поэтому ему совсем не улыбалось, чтобы деньги были выброшены на ветер. Все свои надежды он возлагал на сына, надеялся, что тот устроится в жизни лучше, чем он сам. Когда друзьям надо было ехать на вокзал, он не смог их проводить, так как работал в ночную смену. Мать Радлова, болезненная женщина, ходила с трудом и осталась дома. Провожал их только отец Адама. Его «Выше голову, мальчики» звучало неестественно бодро.
Поездка была довольно скучной и часто прерывалась воздушными тревогами, следовавшими одна за другой. Купе были грязными, окна кое-где выбиты, от драной обивки несло табаком и потом. Можно себе представить, как обрадовались друзья, когда, утомленные бессонной ночью, наконец прибыли в Науэн.
Лагерь — несколько рядов серо-зеленых бараков — был расположен за городом. Мальчиков встретил Брандт в эсэсовском мундире с повязкой гитлерюгенда и петлицами штандартенюнкера.
— Дружба дружбой, — приветствовал он их, — а служба службой… Я это к тому говорю, чтобы между нами не было недоразумений. Наши отношения вне лагеря никого не касаются. Ясно?