— Ну и что же?
— Приказ находится в нашем районе уже двадцать четыре часа. А так как срок его исполнения истекает через семьдесят два часа и мы потеряли уже один день, я подумал, не поможете ли вы мне…
— В чем?
— Сообщить соседям. Донести до сведения всех наших. Мы можем позвать их ко мне. Конечно, если вы сами не принадлежите к тем… — и он показал на плакат.
— Что?
— Я говорю, если вы не принадлежите к тем, кто обязан явиться.
— Нет.
Радлов и сам заметил, что ответ его прозвучал неубедительно. Это «нет» он произнес чересчур быстро и чересчур нервно. Но Лаутербах не обратил внимания.
— Тогда все в порядке, — сказал он. — Мне одному трудновато все это провернуть. Если вы возьмете на себя центральную улицу, я справлюсь с остальными…
— Ну конечно, — с готовностью подхватила Урсула, — он это сделает, верно, Иоахим?
Радлов рассердился, что Урсула ответила за него и не колеблясь распорядилась им. Но он ничем не выдал себя.
— Конечно! — ответил он и поднялся.
Он стучал в окна, повторял одну и ту же фразу: «Всем жителям поселка собраться у господина Лаутербаха», — и размышлял: «А почему, собственно говоря, Лаутербах выбрал для этой цели меня? Что-то он задумал. Если бы только знать, что именно. До чего я дожил, посыльным у русских стал…»
При этой мысли Радлов в страхе остановился. Посыльным у русских? Конечно! Если это обнаружится, если его сотоварищи по организации узнают об этом, они сочтут его предателем. И он снова вспомнил слова Брандта: «Предателей ищет суд Фбхме. Разговор будет коротким!» Он прислушался, всматриваясь в темноту, ошеломленный этой мыслью, пронзившей его мозг. Но темнота не дала ему ответа на его вопрос. «Разве я предатель? Конечно же нет, — думал он. — Я готов сражаться, делать все, что в моих силах, чтобы помочь Германии. Я вовсе не предатель». Но одновременно боялся, что сотоварищи его не примут такого ответа. «Оборотни» не поверят ему, они скажут: «Ты бегал и собирал людей, чтобы они выслушали русский приказ». А это в глазах его приятелей — измена. Может быть, именно этого и хочет Лаутербах, может быть, он хочет, чтобы они сами вынесли ему приговор? Что же ему делать? Убежать, исчезнуть в ночи? Невозможно, первый же советский патруль схватит его. Радлову ничего не оставалось, как делать хорошую мину при плохой игре.
Он уже побывал в последнем доме и теперь медленно шел обратно. То тут, то там хлопала калитка. Звучали ворчливые мужские голоса. Входя в дом к Лаутербаху, Радлов решил: «Придется выполнять все его требования, хочу я или нет. Иначе я выдам себя. Но при первой же возможности смоюсь».
Комнату едва освещали три свечи. Они были вставлены в горлышко бутылок, и каждый раз, когда кто-нибудь входил, порыв ветра колыхал язычки пламени.
Комната была переполнена, примыкающая к ней кухня тоже. Кроме фрау Лаутербах здесь присутствовали только мужчины. Они усердно курили самосад и так надымили, что вскоре пришлось растворить все двери и окна. Фрау Лаутербах сидела в старом дедовском кресле. Хотя она и держалась прямо, но вид у нее был болезненный, и в ее позе чувствовалась какая-то неестественная напряженность. Радлов подошел к ней, а она не заметила его. Только услышав приветствие, она обернулась и склонила голову набок, словно пыталась узнать его по голосу. При этом она улыбалась, как ребенок.
Лаутербах шепотом сказал:
— Моя жена слепая.
Их взгляды встретились, и Радлов увидел в глазах Лаутербаха не враждебность, а терпеливое спокойствие. И на мгновение ему стало жаль этого человека. Но он тут же отвел глаза, будто стыдясь своих чувств. Взгляд его невольно привлекла висевшая на стене пожелтевшая фотография какого-то бородатого человека.
— Знаком он вам? — спросил Лаутербах, кивнув в сторону фотографии, и Радлову показалось, что Лаутербах, насторожившись, ждет ответа.
— Нет.
— Это Август Бебель, — спокойно ответил Седой, — один из основателей социал-демократической партии.
«Значит, тоже красный, — подумал Радлов, — тоже из большевистских главарей, которые хотят ликвидировать частную собственность и у каждого, у кого есть два костюма, отнять один». Он впервые видел портрет одного из немецких вождей-социалистов и удивился, что этот бородатый человек выглядит так обычно. Почти как дедушка, который в стоячем воротничке и с холеной бородой улыбался с портрета в золоченой раме, висевшего у них в кухне над диваном. Но дедушка ни у кого не хотел ничего отнимать. Удивительно, что у социал-демократов обычные человеческие лица, а он представлял их себе совсем иначе, какими-то страшными разбойниками…