Брандт, узнав о прибытии русских, предпочел поскорее убраться. Палуба нового правительственного корабля оказалась слишком шаткой и неустойчивой.
И вот он стоит посреди мюнхенской площади и, одурев, глядит на толкучку. Еще в пути он заметил, что все вокруг торгуют и меняют. Но это еще были отдельные группки людей, которые торчали в залах ожидания, какие-то темные личности, предлагавшие хлеб и сигареты и обделывавшие между собой свои «чернорыночные дела». Но здесь, перед главным вокзалом, Брандт, сам того не желая, попал в гигантский водоворот, и его подхватил поток продавцов и покупателей. Он пытался сопротивляться, работая локтями, — напрасно. Его куда-то тащило, и людской клубок не отпускал его. Повсюду, куда бы он ни глянул, люди с жадными, истощенными лицами торгуют и торгуются. Среди них попадались и женщины в тоненьких платьишках из дешевых материй военного времени; бледные и худые, они тем не менее пытались как можно дороже продать свои жалкие прелести.
Омерзительная картина. Брандт почувствовал отвращение. «Неужели немецкий народ, — подумал он, — стал народом мелочных торгашей?» Он попытался прочесть ответ на всех этих лицах, по на них был написан только голод и неприкрытое стремление выжить. Весь свет точно расползался по швам, добрый немецкий порядок и дисциплина были опрокинуты. Брандт даже усомнился, действительно ли его раса призвана покорить мир. В отчаянии он подумал: «Нам необходим фюрер — твердая рука, сильный кулак. Если в ближайшее время не объявится тот, кто крепко натянет вожжи, мы скатимся к большевизму».
Но тут раздался пронзительный свист. Брандт обратил на него внимание, лишь когда все находившиеся поблизости вдруг куда-то помчались. Однако было поздно. Машины с отрядами полиции резко затормозили на перекрестке, полицейские в зеленой форме — ремешки касок опущены, в руках резиновые дубинки — соскочили с еще не остановившихся машин и оцепили улицу.
— Облава! — закричал высоким голосом какой-то человек, не успевший, как и Брандт, вовремя скрыться. Он выбросил деньги и пачки американских сигарет в канаву и попытался дать тягу. Но полицейский поймал его и поволок за собой. Вот и перед Брандтом вырос баварец с толстым красным лицом.
— Пройдемте!
— Я протестую…
— Протестовать будете потом. А сейчас идите!
Полицейский грубо потянул его за рукав, и у Брандта хватило ума не сопротивляться. Но от ярости все в нем кипело. И надо же, чтобы этакая беда приключилась именно с ним, штандартенюнкером и сыном депутата рейхстага. И вот его, как преступника, сунули вместе со спекулянтами и перекупщиками в тюремную машину с решеткой и отвезли в полицию. Там его встретили полицейские и, подгоняя вместе с другими, провели по железной лестнице на второй этаж, где окриками и пинками прогнали по длинному коридору в большую, выложенную белым и желтым кафелем общую камеру. В углу стояла бадья, издававшая едкий запах.
Попросту невыносимо! Даже более того, унизительно и оскорбительно! Брандт стоял в стороне от других, прислонясь к кафельной стене, зажав в зубах сигарету. Лицо его выражало высокомерие и презрение. И когда полицейский открыл дверь камеры, чтобы впустить следующую партию заключенных, он быстро выступил вперед:
— Я требую, чтобы меня немедленно допросили!
Но страж порядка, даже не ответив, захлопнул дверь перед самым носом Брандта. Один из заключенных, наблюдавший эту сцену, сказал, добродушно улыбаясь:
— Да не волнуйтесь вы. Когда надо будет, они сами заявятся. Ведь им от нас что-то надо, а не нам от них.
Брандт сделал вид, что не слышит. Ожидание изматывало его, вонючая камера вызывала отвращение.
Наконец под строгим конвоем их начали выводить по десять человек. Брандт попал в первую партию и замыкал шествие.
— А ну живей, живей, поторапливайся! — прикрикнул на него полицейский.
Но Брандт пропустил это замечание мимо ушей. Он продолжал идти медленно, глядя поверх полицейского. Этот человек не существовал для него. В первом этаже перед одной из комнат их остановили, приказали выстроиться в очередь, и только после этого они были впущены.
За длинным столом, покрытым зеленым сукном, сидели полицейские вахмистры. Как только заключенные выстроились перед ними, они заорали:
— Всё из карманов на стол!
Брандт, не торопясь, начал выкладывать свои вещи: часы, удостоверение, кошелек, одну неначатую и одну надорванную пачку английских сигарет. Авторучку, записную книжку, солдатскую книжку и военный билет он оставил при себе. Держался он очень спокойно. Холодно смотрел на полицейского, у которого было самое обычное оплывшее лицо, низкий лоб, большой рот и мясистый нос Полицейский почувствовал его взгляд и поднял глаза. Брандт держался высокомерно и самоуверенно, эта заносчивость как будто не понравилась полицейскому — он сердито наморщил лоб и рявкнул: