— Итак, кто передал тебе отрезы?
— Я вам уже сказал.
— Как всегда — незнакомец? Допустим. Но каким же образом ты уже через двадцать минут снова был со вторым отрезом у Витштока? До вокзала не меньше получаса ходьбы, даже если идти быстро.
— А он пошел мне навстречу. — Иоахим обрадовался, что сумел так здорово соврать.
Керн встал, он был почти на две головы выше Радлова.
И Радлов подумал: «Если он меня стукнет, я вылечу за дверь!»
— Ну и мастак ты на вранье, — сказал Керн, и в голосе его прозвучало раздражение. — А я-то полагал после всего, что о тебе слышал, что ты будешь вести себя разумно. Но если ты настаиваешь, пожалуйста… Тогда мы устроим тебе очную ставку с хозяином ресторана.
Керн остановился напротив него и замолчал, словно приглашая ответить. Иоахим не произнес ни слова.
— У тебя есть еще время, подумай.
Керн открыл дверь. В коридоре ждал надзиратель. Иоахим повернулся, чтобы идти, но тут его словно обухом ударило по голове. Керн спросил:
— А что передать твоей матери, Иоахим? Она очень тревожится о тебе.
Радлов, пристыженный, виновато опустил голову. Он помолчал, потом тихо ответил:
— Передайте ей, что я очень жалею… обо всем.
И ушел так поспешно, что старый надзиратель с трудом догнал его.
Дни текли мучительно однообразно. Некоторым развлечением служила утренняя прогулка, но, как только дверь камеры захлопывалась, Радлова вновь охватывало гнетущее чувство одиночества. Керн больше не появлялся, и Иоахим, предоставленный самому себе, пытался в эти дни сам разобраться в своих делах и поступках. Он все еще считал, что не в праве выдать настоящего вора, и все сомнения отметал одной-единственной фразой: «Это не по-товарищески». Он твердо решил настаивать на своей версии о незнакомце, ибо считал, что отступления для него уже нет.
Иногда в нем вдруг вспыхивала надежда, что все кончится хорошо, но он тут же снова впадал в глубокое уныние. Его волновали различные мысли, но одна все больше выступала на передний план: это было воспоминание об Урсуле. Он вспоминал их совместную жизнь, вызывал в памяти их разговоры, видел перед собой девушку, слышал ее голос — и вся она, как живая, вставала перед его мысленным взором.
И он не переставал спрашивать себя, как вела бы себя Урсула, если бы знала, что он сидит за решеткой. В конце концов Иоахим твердо решил, что она поняла бы его, и теперь цеплялся за это. Мысли об Урсуле были его единственным утешением, но они же и терзали его, и он боролся с желанием написать ей обо всем.
А с воли до него доносились резкие гудки паровозов. И часто, взбираясь на табуретку, он с тоской следил за катившимися мимо вагонами: может быть, этот поезд идет в Берлин…
Однажды вечером с берлинского поезда на перрон Вергенштедтского вокзала сошла девушка в поношенном плаще. Посреди привокзальной площади она остановилась, словно не зная, куда же ей идти. Немногие пассажиры, прибывшие вместе с ней, успели разойтись, и над городом уже сгущались сумерки.
Как раз в ту минуту, когда девушка нерешительно подняла с земли свой чемоданчик, из здания вокзала вышел пожилой железнодорожник.
— В первый раз в нашем городе, фрейлейн? — спросил он. — Куда вам?
— В Вергенштедт, — ответила она, беспомощно улыбнувшись.
— Вергенштедт велик, — сказал он. — Вам в Верхний или в Нижний город?
— Именно этого я и не знаю, — ответила девушка и, так как железнодорожник с удивлением взглянул на нее, поспешно добавила:
— Я, видите ли, ищу своего знакомого, по фамилии Радлов, но не знаю, где он живет.
— Я знаю его, — воскликнул удивленный железнодорожник. И с готовностью рассказал Урсуле Хольцман историю старика Радлова, как его уволили с железной дороги и о том, что он устроился теперь ночным сторожем на кирпичный завод.
Урсула молча слушала его и с облегчением решила, что, видно, Иоахим потому и не подавал о себе вестей. Она ждала худшего.
После той ночи, когда Иоахим покинул ее, она окончательно убедилась, что у него есть какая-то тайна. Она подозревала, что это имеет отношение к его пребыванию в гитлерюгенде и что в его прошлом было какое-то темное пятно. Все говорило об этом — и его поведение при аресте блокварта Флейшера, и его упорное молчание, и то, как он вскоре поспешно сбежал.
Но о своих подозрениях она молчала и даже с Лаутербахом не говорила о них. Седой помог ей на первых порах, он пошел с ней к Бухвальду, который, как и прежде, нуждался в рабочей силе. Так случилось, что Урсула заняла место Иоахима и, привычная к труду, быстро освоилась с жизнью завода. А на завод тем временем прибывали все новые люди, организовалась и группа молодежи, которая регулярно собиралась, и на эту молодежь стала опираться в своей работе профсоюзная организация. Урсула приобрела новых друзей и все свободное время посвящала общественным делам на заводе; было даже решено послать ее учиться на курсы, чтобы она могла стать учительницей.