Керн кивнул.
— На Руди действительно напали «оборотни». Но он не умер. Будем надеяться, что выкарабкается. Жизнь его висит на волоске.
Иоахим вздохнул с некоторым облегчением.
— Я хотел бы сделать заявление, касающееся этих преступников, — сказал он твердо.
Керн очень удивился.
— Такое ответственное заявление необходимо запротоколировать, — ответил он.
Женщина села за пишущую машинку, но Радлов ее не видел, он сидел у стола против Керна. Несколько секунд царила полная тишина, слышно было только тиканье карманных часов Керна, лежавших перед ним на столе.
В самом начале Радлов говорил сбивчиво, его смущал стук пишущей машинки. Он торопился, словно боясь потерять нить своих мыслей, в спешке его слова как будто обгоняли друг друга. Но Керн его не прерывал, и постепенно Иоахим успокоился, ему больше не мешала даже машинка.
Это был рассказ о решающем периоде его жизни. Он начал с боев у Хафельского моста, поведал о надеждах и стремлениях члена гитлерюгенда Иоахима Радлова, о его разочарованиях, об утерянной вере после встречи с Гитлером, о надежде, вспыхнувшей благодаря Брандту, о сомнениях, страхе и, наконец, о медленно пришедшем понимании.
Радлов полностью отдавал себе отчет в своей вине и заявил, назвав фамилию Вацмана, что и в этом случае тоже виновен. Виновен в том, что молчал.
Время текло, проходил час за часом, и, когда Иоахим кончил, день уже склонялся к вечеру. В изнеможении откинулся он на спинку стула и почувствовал, как исчезает напряжение, как вдруг стало легко и свободно на душе. Тяжкий груз, угнетавший его, сброшен. Лжи больше не существовало!
Прошло два дня, и Иоахима Радлова выпустили из тюрьмы. Ему еще раз удалось поговорить с Керном, и тот рассказал ему, что Вацман после ареста назвал имена всех «оборотней». Арестовали еще активную группу в семь человек. У них нашли пистолеты и даже несколько ручных гранат. Там же обнаружили список антифашистских деятелей города, которых эти «оборотни» намеревались уничтожить. Фамилия Радлова также значилась среди них.
Мать молча обняла Иоахима, когда он вернулся. Вот он и дома. Но Радлов пришел домой только проститься. Урсула уехала в тот же день, когда была у него, теперь его место рядом с нею. Иоахим внимательно следил за лицом матери, ища в нем укора. Горечь он, правда, увидел, но в то же время и улыбку сочувствия.
А как предстать перед отцом? Керн отпустил его, но на прощание дал полезные советы. Дело его прекратили, напомнил он Иоахиму, только потому, что тот искупил свою вину, рассказав об «оборотнях». Но оправдается ли он в глазах отца или путь к примирению все еще закрыт?
И верно, когда Иоахим вошел к отцу, тот сделал попытку притвориться спокойным. Но по судорожному подергиванию его рта Иоахим видел, как трудно ему владеть собой. Сын молча протянул руку. В этом движении заключалось все, что он хотел сказать отцу; это была попытка восстановить их прежние сердечные отношения.
И случилось то, чего Иоахим не ожидал: отец взял его руку и крепко пожал. С трудом овладев собой, Иоахим наконец пробормотал:
— До свиданья, отец.
Их взгляды встретились.
— Когда мы снова увидимся, зависит только от тебя, — сказал отец, едва сдерживая волнение. — Только если ты станешь порядочным человеком… — Он замолчал и через некоторое время продолжал уже спокойнее. — Ты ведь и сам не понимаешь, какое горе причинил нам. Я всегда надеялся, что из тебя выйдет порядочный человек. Я отдал тебя в гимназию, чтобы ты получил образование. И к нацистам я перешел, только чтобы попасть на более приличное место и заработать деньги тебе на гимназию. Твоя мать знает, как нелегко мне это далось…
Он умолк, словно подыскивая слова. Но смотрел не на Иоахима, а куда-то мимо него, в пространство. Наконец он снова заговорил:
— Я сказал себе: ты делаешь это для сына. Не страдать же ему всю жизнь от того, что отец был когда-то красным. Из-за тебя я предал своих товарищей. И тяжело за это поплатился.
Он дышал с трудом, волнение одолевало его. И, только сделав над собой усилие, закончил:
— Я слишком поздно понял свою вину. А потом… этот позор.
Он повернулся, направляясь к двери, но остановился и тихо сказал:
— Иоахим, мне еще предстоит искупить свою вину. Но ты одно должен обещать мне: будь всегда честным перед самим собой, как бы трудно это ни было.
После этих слов он вышел из комнаты — седой старик, которого, казалось, гнула к земле тяжкая ноша вины.