Он знал, что ему остаётся только наблюдать и пытаться ликвидировать последствия. Чтобы кто-то - не взял. Чтобы кто-то - отказался. Или отдал - ему. Он знал, что на юге шансов у него куда меньше, чем на севере: брат давно уже общался с людьми, пока был помощником Ирату, и даже после победы над Ирату многие народы не отказались от верности именно этой стороне. А потому - на юге будет сложно. Юг переполнен теми, кто наверняка является глазами и ушами брата, и стоит ему оступиться - как о нём доложат.
Он знал, что на юге будет сложно ещё и потому, что Силовые вихри, чуждый Источник - или что там скрывается за Заклятыми горами - будут мешать.
Они мешали уже сейчас, когда он, перейдя великую реку, попытался найти Следы. Здесь всё было как-то... смутнее, что ли...
И всё равно нужно было идти на юг.
***
Инар Тауна. Раун Дагвиати. И ещё десяток имён тех, кто, похоже, одарён Силой. Те, кто ведёт людей в южных землях. Те, кто может стать целью искушения кольцами. И странная система поклонения живой богине, на роль которой выбирают маленькую девочку. Выбирают через ужас и красоту, чтобы в ней что-то отозвалось, и выбирающие поняли бы: она - Тиштар.
Йаллер поначалу пытался "смотреть вдаль" и следить за ними, но здесь, на юге, понял: скрытый за Силовой линией в Заклятых горах Источник создаёт такую муть, что мешает даже ему. Удивился: как же брат справляется? Ему - не мешает? Или он приспособился? Или подправил Источник под себя? Неужели это Ирату его научил, на свою же голову?
Он никогда не понимал, зачем людям нужны боги.
Коленопреклонения перед идолами, жертвоприношения, дым, восходящий к вечно молчавшим небесам.
Для кого?
Их богов он знал в лицо. Помнил их голоса. Глаза. Знал - и ненавидел. Понимал, что от ненависти не отделается никогда, сколько бы ни прошло времени, и что бы они ни сделали в дальнейшем. Даже если бы они вдруг отпустили на свободу того, кого заточили навеки.
Но Тиштар он не знал.
Её - не было. Никогда богиня с таким именем - и с таким характером - не жила на острове Бессмертных.
Никогда не было богини-убийцы с чёрными ласковыми глазами, с круглым нежным лицом, богини в красно- золотом одеянии, дарящей в смерти - жизнь.
Когда он увидел живую богиню, бесстрастно взиравшую на людей с золотых носилок, то внезапно пронзило понимание: да, такой богине можно молиться. Она услышит. Она, может быть, подаст знак. Она - поймёт.
Живая богиня обитала в храме. Она почти не ходила по земле, - было кому носить на руках, - но она ела и пила, она могла говорить и носить одежду. Не только красно-золотую.
Увидеть её в окне - означало замереть в благоговении и навсегда унести в душе чёрный ласковый взор.
Он знал, что богиня больна. Об этом ходили слухи, жрецы старались опровергать, - они не хотели искать новую богиню, не хотели свары за власть, им нужны были годы мира, хотя бы ещё пара лет, хотя бы ещё пять, чтобы вырастить замену. Нужную им замену.
Её смерть означала бы войну. Он не хотел, намеренно не хотел вдумываться, разбираться - кого с кем, какое отношение будут иметь к делу известные ему люди и нелюди. Ему было достаточно знать, что богиня больна, - чтобы сжалось сердце. Чтобы острая, растерянная жалость застучала в висках.
Он не хотел, чтобы чёрный взгляд угас. Чтобы цветы, которые она носила на голове, однажды закрыли её всю, а потом их вместе с нею пожрало бы погребальное пламя, словно родившись из её одеяния.
Он пришёл в день, когда её провезли по улицам на колеснице, в которую были впряжены два оскаленных зверя с мягкими лапами. Два чёрных хищника, так похожих на него самого в зверином облике. Она ехала неподвижно, а жрец правил колесницей, - узкоглазый, смуглый, коренастый, страшный в своём могуществе... и полный страха перед тем, что богиня умрёт. Мягкие лапы оставляли в пыли следы, и было видно, что у зверей есть когти.
Он пришёл ночью, когда дневная жара и духота покорно отступили перед мраком.
Он приходил каждую ночь и тихо сидел рядом со спящей богиней, держа в руках хрупкие, почти детские пальцы.
Он мысленно говорил с ней, рассказывал сказки и быль, от его голоса терзающая боль отступала, и приходил мир. Ненадолго.
В какой-то миг даже он усомнился в том, что сумеет победить болезнь.
Днём он слушал, что говорят жрецы. И когда они сказали, что богине лучше, - он понял: всё. Больше приходить не нужно.
На следующий день был праздник.
Её принесли на площадь, к толпе народа, и было не пробиться, чтобы припасть к её ногам. Те, кому доставалось коснуться края её одежды, уходили в слезах счастья.
В её тонких пальцах был цветок. Пушистый, жёлтый, солнечный, с множеством больших лепестков. Иногда она отрывала лепесток и давала кому-то. Редко.
Он понимал, что это последняя встреча. Что её может не быть. Что он может не протолкнуться сквозь толпу - до того, как её унесут обратно в храм. Что чёрный ласковый взгляд достанется другому. Другим.
Он шёл вместе с толпой. Не было смысла притворяться, - здесь все были такими же черноволосыми, разве что низкорослыми, и толпа была занята - собой, праздником, богиней. Он не прятался. Просто шёл, положившись на судьбу. Если повезёт - значит, повезёт. А нет...
В какой-то момент - или на какой-то миг - он поверил, что она богиня. И доверился судьбе. Просто доверился, как тому, кто не предаст. Или - тому, кто если и накажет, то справедливо. И если нет - значит, этого не должно быть. Кто знает, почему.
Он дошёл, когда солнце стояло в зените, когда было нечем дышать. Перед ним ещё суетился народ, припадая к её ногам, кланяясь.
Она была в своём красно-золотом одеянии. Она была богиней, - обычный человек давно бы испёкся в нём, а она сидела, и чёрные ласковые всевидящие глаза замечали каждого.
В её пальцах был жёлтый цветок, который давно уже перестал быть пушистым. Возможно, он был уже далеко не первым. Скорее всего.
На нём оставался только один лепесток.
Он встрепенулся - и замер, когда его встретили глаза богини.
Он так и не понял, узнала ли она того, кто приходил по ночам и уходил с рассветом.
Он просто смотрел в её глаза, и время исчезло, была только родная, знакомая до боли, до горькой тоски чернота огромного мира, в котором горели звёзды. Мира, о котором она знала так же хорошо, как и он.
И тонкие пальцы протянули ему лепесток - до того, как он поклонился.
Он забыл, что нужно поклониться.
Он не знал, сколько пронеслось над головой мгновений. Никто не торопил, никто не смел сказать ни слова.
Он взял лепесток, бережно коснулся его губами - и не помнил, как отступил, как толпа затёрла его, как он выбрался с площади.
Войны не было.
Когда он вернулся, то никак не мог заставить себя смотреть в глаза Тариэль. Другие глаза. Его вдруг резануло, что в них нет тепла...
***
Йаллер волновался. Как сказать. Просто - показать то, что знаешь? Человеку, владеющему Силой, - раскрыться? Человеку, который был союзником самозваного Саурона ещё во времена Ирату? Нет, конечно, нет, не выйдет, нельзя давать даже тени подозрения, нужно прятаться, маскироваться и не подходить близко. Он... Да в конце концов!.. Пусть Инар спит и видит сны. Так было с керо-ликами. Так будет и с Инаром Тауна. Он не пошёл воевать на стороне элиа. Он вообще никуда не ходил. Он здесь с начала заселения Аксерата людьми. Но - что сказать? Готовить речь, мучительно перебирать, перебирать и отбрасывать варианты... На миг ему показалось, что он, живя с элиа Тариэль, разучился разговаривать с людьми, и ничего не получится.