Эдгар Аллан По
Украденное письмо
Nil sapientiae odiosius acumine nimio.
Однажды в сумерки, осенью 18… года, я сидел с моим другом, Августом Дюпэн, в его маленьком кабинете, в улице Дюно, упиваясь двойным наслаждением, – то есть, я мечтал и курил. С час уже, если не более, мы не нарушали глубочайшего молчания. Посторонний зритель счел бы нас всецело погруженными в наблюдение за прихотливыми кольцами дыма, которые клубились у нас в комнате, но, что касалось, по крайней мере, до меня, то я перебирал в уме все то, что составляло предмет нашей беседы в начале вечера; я разумею подробности происшествия в улице Морг и еще другого, подобного. Поэтому, когда дверь отворилась, и к нам вошел наш старый знакомый, префект парижской полиции, я счел это знаменательным совпадением.
Мы поздоровались с ним очень радушно, потому что, если в нем были и кое-какие отрицательные свойства, то было и много приятного; а не видались мы с ним уже несколько лет. В комнате было уже темно, и Дюпэн хотел зажечь лампу, но сел снова на место, когда гость объявил, что пришел посоветоваться с ним по одному служебному делу, причиняющему ему немало хлопот.
– Если это дело требует зрелого обсуждения, – сказал Дюпэн, – то заняться этим лучше в темноте.
– Это одна из ваших старинных фантазий, – заметил префект, имевший привычку называть «фантазиями» все, что превосходило его понимание, вследствие чего ему приходилось жить в целом мире «фантазий».
– Совершенно верно, – ответил Дюпэн, – подкатывая к нему удобное кресло и предлагая трубку.
– Что же вас озабочивает? – спросил я. – Не новое убийство, надеюсь?
– О, ничего подобного! Дело, скажу вам, даже очень простое, и я уверен, что мы справимся с ним нашими собственными средствами, но я подумал, что Дюпэну будет небезынтересно узнать его в подробности, потому что в нем такая фантастичность…
– Значит, оно и просто, и фантастично, – вставил Дюпэн.
– Именно… хотя нельзя сказать с точностью ни того, ни другого. Собственно нас всех сбивает с толку то обстоятельство, что дело так просто, а не дается нам в руки.
– Может быть, эта-то простота и мешает вам догадаться, – сказал мой приятель.
– Вот нелепость! – воскликнул префект, захохотав от всей души.
– Я говорю: может быть, дело слишком просто, – повторил Дюпэн.
– Боже мой! что за вздор он городит!
– Может быть, слишком очевидно?
– Ха, ха, ха!… Хо, хо, хо! – закатывался от смеха наш гость. – Дюпэн, вы задумали меня уморить!
– Скажите, однако, в чем оно состоит, это дело? – спросил я.
Префект затянулся, выпустил основательный, длинный клуб дыма, уселся хорошенько и сказал: – Расскажу все в коротких словах; но, прежде чем я начну, предупреждаю вас, что дело требует величайшей тайны, и что я лишусь места, по всей вероятности, если станет известным, что я проболтался хотя одним словом.
– Начинайте, – сказал я.
– Или молчите, – сказал Дюпэн.
– Ну, слушайте. Меня лично уведомили, от лица весьма высокопоставленной особы, что из королевских покоев исчез один документ. Похититель известен; кража совершена на виду… Известно тоже, что документ все еще цел и находится у взявшего его.
– Почему это известно? – спросил Дюпэн.
– По самому существу сказанного документа, – ответил префект, – равно как по отсутствию тех последствий, которые были бы неминуемо вызваны переходом его в другие руки… то есть, употреблением его на ту цель, которую похититель имеет, несомненно, ввиду.
– Нельзя ли вам говорить пояснее? – заметил я.
– Извольте, я могу сказать, что эта бумага придает завладевшему ею большую силу в таких сферах, где подобная сила приобретает громадное значение, – сказал префект, любивший дипломатически тонкий язык.
– Я все же ничего не понимаю, – возразил Дюпэн.
– Не понимаете? Ну, вот: предъявление документа третьему лицу, которое нельзя назвать, нанесет ущерб чести персоне весьма высокопоставленной… и такое обстоятельство придает человеку, похитившему бумагу, большую власть над сказанною персоной… ее честь и спокойствие подвергаются опасности.
– Но такая власть, – заметил я, – может быть действительною лишь в том случае, если похититель знает, что имя его известно потерпевшей особе. Кто же осмелится…
– Похититель, – сказал префект, – никто иной, как министр Д. Он осмеливается на все… как достойное, так и недостойное. Кража была совершена столь же ловко, как и дерзко. Документ, о котором идет речь… попросту говоря, письмо… был получен, когда высокопоставленная особа была одна в своем будуаре. В то время как она читала послание, в комнату вошло другое высокое лицо, – именно то, от которого она желала бы скрыть письмо. Не успев сунуть его в какой-нибудь ящик, она была вынуждена оставить его открытым на столе, впрочем, адресом вверх, так что содержание не было видно, и эта бумага, среди прочих, не могла обращать на себя особенного внимания. В эту же минуту появляется министр. Его рысий взгляд подмечает тотчас смущение на лице дамы, скользит по столу, узнает почерк и чует что-то подозрительное. Он говорит о делах, очень торопливо по своему обыкновению, вынимает какое-то письмо, приблизительно того же формата, как и вышесказанное, справляется в нем о чем-то и потом кладет его на стол рядом с тем, роковым. Снова завязывается разговор о делах, он длится с четверть часа, после чего министр откланивается и берет со стола то письмо, которое ему не принадлежит. Владетельница письма видит это, но, понятным образом, не может воспрепятствовать краже, вследствие присутствия того третьего лица, и министр уходит, оставя на столе свое письмо, не имеющее никакого значения.