— Сегодня я не пойду играть, — сказал Гопал.
Шорола теперь часто забывала, о чем она только что говорила. После разговора с Гопалом она снова закрыла глаза, но вскоре проснулась и стала беспокойно озираться по сторонам.
— Что ты, мама, увидела? — спросил Гопал.
— Ничего, ничего, дорогой! А ты все сидишь?
— Мама, я не могу тебя оставить, я никуда не пойду! — проговорил Гопал.
— Да, да, я забыла. Ты сегодня еще ничего не ел, Гопал? — спросила она.
— Диди придет, тогда и поем.
— Шема до сих пор не вернулась? Ах! Сколько лишних хлопот из-за меня! Уходит она рано утром, забежит в полдень поесть, а возвращается только вечером! Гопал, обещай исполнить мою просьбу.
— Какую, мама?
— Поклянись, что если я умру, ты никогда не обидишь Шему! Дай слово, что ты Шему будешь любить так же, как меня!
— Мама, зачем мне клясться? Разве я не знаю, что Шема для меня такая же мать, как и ты?
В глазах Шоролы показались чистые, словно жемчужины, слезы. Она закрыла веки. Гопал краем своей куртки вытер слезы матери.
— Гопал, дорогой, поправь мне подушки, я сяду! — попросила Шорола.
Сын заботливо взбил подушки, положил их одна на другую. Шорола, опершись руками о кровать, приподнялась и откинулась на подушки. Это стоило ей больших усилий, дыхание ее стало неровным и частым. Немного отдохнув, она проговорила:
— Гопал, дорогой, подойди, сядь ко мне на колени. Я хочу подержать тебя на руках, пока еще есть силы. Через несколько дней я уже не смогу брать тебя на руки.
Гопал отвернулся и замолчал. Он не мог говорить и слез сдержать тоже не мог. Шорола догадалась о его чувствах и, притянув к себе, крепко обняла. Гопал прижался головой к груди матери и горько заплакал. Шорола повернула к себе лицо Гопала, вытерла кончиком сари его слезы и улыбнулась:
— Чего ты боишься, Гопал? Разве я могу уйти куда-нибудь и бросить тебя? Я очень скоро поправлюсь!
Гопал разрыдался еще сильнее. Шорола, обхватив голову сына руками, покрывала ее горячими поцелуями. Вскоре пришла Шема.
Шема давно уже не замечала улыбки на лице Шоролы и сейчас, видя ее улыбающейся и повеселевшей, обрадовалась безгранично.
— Тебе сегодня, кажется, лучше, дорогая? — спросила она, подходя к кровати. — Если будешь вот так каждый день понемножку держать Гопала на руках, то дней через пятнадцать опять станешь такой, как прежде.
— Сегодня мне хорошо, Шема. Если уж рядом с вами мне не будет хорошо, то и на небесах не станет лучше. Где же найти другую такую женщину, как ты, Шема?
Глаза Шемы наполнились слезами. Отвернувшись, она произнесла:
— Ну что ты твердишь: Шема да Шема! А что особенного сделала Шема?
Шорола улыбнулась сквозь слезы:
— Моя родная мать не сделала бы столько, сколько Шема! Кто в целом свете мог бы сделать больше?
Не дослушав Шоролу до конца, Шема вышла из комнаты и пошла на кухню. Не любила она слушать, когда ее хвалили. Не любила шуметь, как газеты, без конца о добрых делах. Самоотверженности Шемы никто не видел, о ней никто не знал. Ни в какой газете о ней не напечатают, ни на каком собрании не скажут. Но напечатанное в газете обращается в пыль вместе с бумагой, а твои добрые дела, Шема, записаны несмываемыми буквами в той книге, которая существует вечно!
НОВЫЙ ДОМ ШОШИБХУШОНА
В новом доме Шошибхушона у Годадхорчондро отдельная комната. Маленькая, уютная. Пол покрыт ковром. Поверх — небольшие пушистые дорожки, затем еще покрывало, и сверху — большая тугая подушка. Перед этим сидением на особой подставке — две оправленные в серебро трубки. Позади, на вешалке — несколько дхоти, шарф и две куртки. Внизу — пара сандалий, с краю — бамбуковая трость; с другой стороны вешалки — сундучок мангового дерева.
Почему же сегодня Годадхорчондро все еще сидел здесь? В это время ведь он никогда не бывал дома! Обычно только когда солнце начинало заходить, Годадхор открывал глаза: сова да и только. Сегодня лицо Годадхора казалось озабоченным. Он то вскакивал, то снова садился; не мог и пяти минут провести спокойно. Время от времени он посматривал через окно на дорогу. Уж не ждал ли кого-нибудь Годадхор? Однако никто не показывался.
— Эх, пропади ты пропадом! — воскликнул, наконец, Годадхор, снял с вешалки дхоти, надел его и накинул на плечи куртку. Затем со шнурка, повязанного на шее, снял ключи, раскрыл сундук. Достал из сундука бутылку и стакан. Наполнив стакан до половины араком, добавил воды, размешал и выпил. Лицо его передернулось, он проворчал: «Рамдхон — подлец! Дает вместо вина ром!». Но это не заставило его положить бутылку обратно. Трижды он наливал в стакан, трижды подмешивал воду и с прежней гримасой выпивал содержимое. Когда увидел, что осталось немного, заткнул бутылку пробкой, посмотрел на свет и умильно прошептал: