Бидхубхушон, не отвечая Нилкомолу, продолжал идти вперед. Нехотя плелся за ним Нилкомол. Некоторое время они опять шли молча, затем Бидхубхушон, указывая на что-то впереди, проговорил:
— А вон и то дерево, Нилкомол.
Нилкомол улыбнулся:
— Да, тогда и теперь — большая разница, дадатхакур.
И они замолчали, пока не подошли вплотную к памятному дереву. Тогда Бидхубхушон предложил:
— Садись, Нилкомол, покурим здесь еще разок!
— Дадатхакур, ты прямо угадываешь мои мысли! Оба сели у подножия дерева.
— Смотри-ка, дадатхакур, — заговорил Нилкомол, — ты сейчас сел как раз там, где и тогда сидел. И я сижу на том же месте. Как ты тогда испугался меня! — засмеялся Нилкомол.
Оглядевшись, Бидхубхушон тяжело вздохнул. Да! Ушедших дней не вернешь. Покидая наконец стены университета, кто способен испытывать такую же полную радость, которую знал он в дни юности? Чье сердце сохранило свежесть и пылкость чувств тех дней? И в чьем сердце не вспыхнет огонь печали при воспоминании о беззаботной молодости и суровых жизненных испытаниях?
Что ж, мир! Спасибо тебе и за то, что познавшему тебя ты даруешь забвение. Где тот нежный друг, который там, в университете, разгонял твои грустные мысли, от чьей улыбки на душе светлело, как светлеет осеннее небо в полнолуние? Друг, разлука с которым казалась тебе страшнее смерти, друг, который — думалось тебе — и в счастье и в горе всегда будет рядом! Забыты дни юности. Возмужав и замкнувшись в своем эгоизме, каждый думает только о себе, никому нет дела до другого.
И Бидхубхушон теперь не тот, каким ушел отсюда четыре года назад. С тех пор как ему пришлось зарабатывать на жизнь, его былая жизнерадостность исчезла навсегда.
Нилкомол высек огонь. Покурив, они тронулись дальше. Не передашь словами всех чувств, какие поднимаются в душе человека, когда он возвращается домой после долгого пребывания на чужбине. То сердце трепещет от радости, то от нелепого страха подгибаются колени. Как радостно думать о том, что застанешь всех здоровыми! А вдруг нет? И от этого «нет» тревожно замирает сердце.
Бидхубхушон приблизился к дому, мучимый разноречивыми чувствами. Когда он уходил, у Шошибхушона не было еще отдельного дома. Обе семьи в старом доме жили вместе, не удивительно, что здесь всегда, днем и ночью, стоял шум.
Бидху был уже совсем рядом с домом, но не слышал ни звука. Его бросило в дрожь. Встревоженный, он попросил Нилкомола:
— Постучись и спроси, есть ли кто дома.
Даже голос у него вдруг пропал.
Нилкомол трижды громко спросил:
— Есть кто-нибудь дома?
В ответ — ни звука. На лбу Бидхубхушона выступил пот, и он прошептал:
— Все кончено!
Нилкомол закричал еще громче. На этот раз вышла Шема.
— Кто вы такие, почему стучитесь так поздно? — сердито спросила она.
— Выйди и посмотри, — проговорил Нилкомол.
Шема открыла дверь и увидела двух человек: один сидел на ступеньке у двери, другой стоял.
— Кто вы? — снова спросила она.
— Шема, все ли здоровы? — спросил тогда Бидхубхушон.
Узнав голос Бидхубхушона, Шема вскрикнула, вздрогнув всем телом:
— Откуда ты взялся?
— Успокойся, Шема, — сказал Бидхубхушон. — Все ли у вас здоровы?
Шема немного замешкалась, потом ответила:
— Да, понемножку.
— О, мать Дурга! — произнес Бидхубхушон и с облегчением вздохнул. — Но почему, Шема, ты спрашиваешь, откуда я пришел? — удивился он. — Разве не получали моих писем?
— С тех пор как ты покинул дом, не только не получили ни одного письма, но и от людей ничего не слышали о тебе! Хозяйка совсем извелась от тревоги.
— А Гопал, как он?
— Гопал здоров.
— Тогда пойдем в дом, Шема, идем же скорее! — заторопился Бидхубхушон.
— Если ты сейчас войдешь в комнату, хозяйка в обморок упадет. Посидите здесь, я прежде ей сама скажу, а потом приду за вами.
— Неужели Шороле так плохо, Шема? — воскликнул Бидхубхушон.
Вначале он не очень встревожился, услыхав о нездоровье Шоролы, к его беспокойству невольно примешалась радость от сознания того, что Шорола так его любит: даже заболела от разлуки с ним. Эта мысль, словно молния на ночном сумрачном небе, мгновенно озарила его душу. Несчастный! Откуда мог он знать, что Шорола так опасно больна!
Через полчаса Шема позвала Бидхубхушона. С ясной улыбкой подошел он к двери комнаты, где лежала Шорола. Но едва Бидху переступил порог, как ноги его подогнулись, и он опустился на пол. Шорола так исхудала, что ее едва можно было узнать.
Услышав имя мужа, она приподнялась на постели и с глазами, полными слез, проговорила, счастливо улыбаясь: