Кирилл поцеловал сухую руку и вышел. Раиса возилась у плиты.
— Поешь хоть, а то готовлю зачем-то, никто не ест. Ну, видел ее? — спросила Раечка, скорбно покачивая головой. — Она уже не здесь, не на этом свете. И мне говорит, вот закончу все дела свои, и больше мне делать нечего.
Кирилл посмотрел на ее старушечью спину, на седой чахлый пучок на затылке. Тоже небось лет шестьдесят уже, а все Раечка да Раечка. Вечно она здесь хлопотала.
— Они вам хоть деньги-то платили? — неожиданно спросил он.
— За это не беспокойся. Меня в этом доме никогда не обижали, Женя покойный всегда по-хорошему, Валька-то, конечно, норовила схамить, ну да теперь что про это говорить.
Подошел Цезарь и положил голову Кириллу на колени.
— Вот так, брат, скоро будем с тобой вдвоем жить, — вздохнул Кирилл. — Ты не против?
Цезарь тоже вздохнул и дал понять, что не против.
— И никто нам не нужен, — продолжал Кирилл, пусть они там на иномарках катаются, а мы и пешком погуляем. — Он поцеловал Цезаря в морду и поднялся.
Ну, что мнешься, хочешь еще спросить что-то?
— Верно, — решился Кирилл. — Вы тут все время бываете, может, что слышали. Хотел я у Марии Михайловны спросить, да ей не до того. Вы ведь знаете, что она мне тут работу одну нашла?
— Про работу знала, а куда, к кому — этого она не говорила.
— А кто мог про это знать, кто мог разговор наш слышать? — спросил Кирилл, не надеясь на успех.
— Да кто же и слышал, как не этот вонючка, морильщик! Он тут везде шастает, всюду подслушивает.
— Вы имеете в виду Карамазова?
— А кто же еще? Кого из дому не вытолкать? Ест, пьет, все вынюхивает, по всему дому шляется! Сколько раз его заставала, как он под дверью подслушивал и в ящиках рылся!
— Да не может быть! А в тот день, — Кирилл назвал точную дату его разговора с Марией Михайловной, — был он в доме?
— Да он, почитай, каждый день сюда шлялся! Сейчас, правда, я его не пускаю, надоел. Воняет от него дустом каким-то!
— А что же вы Марии Михайловне или Жене не сказали, что он по дому шастает?
Раечка помолчала, поджала губы. Потом махнула рукой, на что-то решившись:
— Слушай, расскажу уж, теперь скрывать нечего. Ты племянника моего Витьку знаешь?
— Раньше видел.
— Сейчас-то он парень хоть куда, армию отслужил, женился, а лет семь тому, ему пятнадцать лет было, был он не то чтобы хулиганом, а так, перекати-поле. Я его сюда не очень-то пускала, но как-то зашел он, ключ, что ли, потерял или другое что, уж не помню я. И после пропала пепельница серебряная, в коридоре их три штуки стояли, помнишь, раньше?
— Помню. Красивая была пепельница, дорогая.
А что Витька ко мне приходил, никто не знал. Все поохали, поахали, думали, может, кто посторонний прихватил, там ремонт приходили делать, электрики… А Карамазов отозвал меня в сторонку и говорит, что пепельницу Витька взял и Жорке во дворе продал, он, мол, сам видел. Я к Витьке, всыпали мы ему с сестрой по первое число, сроду в нашей семье такого не водилось. Признался он, а пепельницу не найти, уплыла уже куда-то. Так Карамазов мне и говорит, что если я не буду все делать, что он прикажет, то он живо Витьку под тюрьму подведет. Я ему, конечно, не поверила, не такие это люди, чтобы в суд на парня подавать из-за пепельницы, но сраму, сраму-то сколько. Узнают все, мне от дома откажут! Но я ему говорю, что против них делать ничего не буду, хоть убейте меня на месте. Он говорит, ты только помалкивай, я сам все выясню что нужно, а если что пикнешь, то такого про тебя Марии Михайловне наговорю — вовек не отмоешься!
— Скотина какая!
— Это уж точно. Вот и ходил везде, шарил глазками своими мерзкими, сам как таракан!
— Ну ладно, спасибо вам, пойду я, обдумаю это дело. Цезарь, мы же уже гуляли!
По дороге домой Кирилл вспомнил, что он обещал профессору Солодору достать ту злополучную таблетку, так что придется идти к Татьяне на работу, а потом напроситься к ней домой. Вот так вот. Он из-за нее рискует своим добрым именем, а она с этим козлом…
В этот вечер было холодно, и настроение у меня было ужасное. Чувствовала я себя неважно с самого утра — болела голова, знобило, вдобавок где-то прохватило шею, и голова поворачивалась только в одну сторону. Шея — это мое слабое место. Я волновалась, как там Аська. Ведь второпях я собрала ей с собой мало теплых вещей. Вдобавок, когда мы шли домой от метро, нас вымочил дождь. Я представила, как сейчас войду в пустую темную квартиру, где ждет меня только кошка. Она бросится ко мне не потому, что рада, а потому, что хочет есть; как я накормлю кошку, через силу съем что-нибудь сама, потом включу телевизор, чтобы не сойти с ума от тишины, посмотрю какую-то чушь, потом лягу и попытаюсь заснуть, а перед глазами будет стоять Аська… нет, это невыносимо.
Я уже открыла рот, чтобы пригласить Кирилла подняться, но тут он заглянул мне в глаза:
— Таня, можно я зайду?
Слава Богу, наконец-то догадался! Я даже повеселела.
Мы поднялись в квартиру, я молча ходила по кухне, машинально накормила Пуську, поставила чайник.
— Извини, с едой у меня не очень. Ты не думай, я вообще-то готовлю, просто сейчас одной ничего не хочется. — Голос мой дрогнул.
— Скучаешь по дочке?
— Ужасно! — Вдруг слезы сами собой хлынули из глаз. — Прости, пожалуйста, Кирилл, что-то я сегодня совсем расклеилась.
Я неудачно повернула голову и чуть не вскрикнула от боли.
— О, да ты совсем больна, давай-ка лечиться!
Он налил мне крепкого чая с лимоном, потрогал лоб.
— Надо бы лекарство принять.
— Никаких таблеток! — испугалась я. — После того случая у Валентины я вообще ничего никогда принимать не буду.
— Ну хорошо, — он ласково прикоснулся к моей шее, — давай-ка я сделаю тебе массаж.
Он безошибочно нашел то самое место, которое так болело, и стал сначала бережно, потом все сильнее разминать его и разглаживать. Было так спокойно и ужасно приятно, что кто-то обо мне заботится.
Так нельзя, Таня, нельзя так бояться таблеток, какой-нибудь аспирин тебе не повредит. Ведь там, у Валентины, было совсем другое. И ты приняла всего одну таблетку, а кстати, другую ты выбросила?
Все тело мое окутала теплая истома, мучившая с утра боль в шее отступила, и даже голова перестала болеть.
— Да нет, не выбросила, — сонно сказала я, — там она, в кармане, так и валяется.
Кирилл еще долго массировал мне шею, потом закутал ее теплым шарфом, а меня укрыл пледом.
— Ты полежи, а я пойду поесть приготовлю, ты не вставай, надо в тепле побыть.