— Как дойдем до Бердянска, — после долгой паузы сказал Василь, — я первым делом расстреляю проклятого попа, испохабившего во имя Христа душу Гнездура.
— Знаешь что, Василь, — повернулся к нему Падалка. — Расстреливать без суда — не наше дело. Мы не махновская и не белогвардейская армия. Понял?
— Они-то наших расстреливают? — возразил Василь.
— Нам бандитские армии не указ, товарищ адъютант. Мы — армия рабочих и крестьян.
Чтоб добраться к своим возможно скорей, они помчались напрямую, через поле, которое время от времени обстреливала вражеская артиллерия. Пригнулись к гривам, погнали коней вскачь, — вот-вот мог ударить по ним белогвардейский наблюдатель с николаевской колоколенки. К их удивлению, никто по ним не стрелял, даже когда они подъехали к рощице на окраине села, за которой, перерезая главную улицу, начинались глубокие, отлично укрепленные окопы Покровского полка.
Но в окопах неожиданно не оказалось ни души. Падалка остановил коня. Что могло случиться? Почему Белозуб не предупредил штаб, что сменит позицию?
— Наши погнали беляков, — пришел к выводу Василь. — Разве не ясно?
Падалка не придал значения этому замечанию своего слишком зеленого адъютанта. Он держал его возле себя отнюдь не за военные знания, которых у парня, собственно, не было, а за его боевое упорство и выдержку, за горячее сердце, а всего больше за какое-то исключительное чувство почти родственной близости с ним, начавшееся еще с предреволюционных дней в Киеве, когда Василь приходил к нему в госпиталь с секретными «подарками» от панны Галины. Незабываемые дни. Окутанные розовой дымкой, они поддерживают его даже теперь, в эти чрезвычайно напряженные, трудные часы, когда от его выносливости и командирской распорядительности зависит судьба целого полка. Василь напоминает ему о Галине, она нераздельно живет в его сердце вместе с этим чуточку наивным, но открытым, преданным ему парнем.
Они ехали улицей, мимо дворов, откуда в любую секунду можно было ожидать пули. Но этого не произошло: тишина на селе, все замерло вокруг, это настораживало и вместе с тем вселяло надежду.
«Вдруг Василь правду сказал? — подумал Падалка. — Наперекор всему, что знало искусство военных побед, один потрепанный полк погнал прекрасно вооруженную сытую дивизию? Чудо? А как назовешь это, коль в селе ни одного белогвардейца!»
Издали они приметили у колодца девушку, она брала воду. Подъехали к ней, поздоровались. Командир спросил про беляков, куда, мол, и каким ветром смело их из села?
— О-о, — удивилась она, — неужели вы ничего не знаете? Дали стрекача беляки, когда в спину им ударила наша армия!
— Откуда она тут взялась? — спросил Падалка.
— Откуда-то с того краю, — махнув длинными косами, девушка повернулась, показала рукой на запад. — Из степи. Может, из Александровска? Сама видела — звездочки у них на картузах. — Она вспомнила что-то и весело рассмеялась. — Видели бы вы, как удирал ихний генерал. Вот с этакими рыжими усищами… Не знаю, может, его еще и догонят наши, бегун он, сама видела, не шибко быстрый…
Девушка была словоохотлива, да всадники спешили.
— Телеграмма моя дошла! — сказал Падалка, пришпоривая коня.
— А что я вам, Андрей Кириллович, говорил! — воскликнул Василь, стараясь не отставать от командира. — Нас никто не одолеет. Погоним их до самого моря!
За селом увидели санитарные повозки с тяжелоранеными, рядом шли, поддерживая друг друга, бойцы, которые сами могли передвигаться. В придорожном кювете виднелись следы артиллерийского обстрела: подле разбитого орудия противника лежали сраженные кони и белогвардейские солдаты.
Василь отворачивался от трупов, его поташнивало, он прикрывал веки, чтобы среди мертвецов не попался на глаза Гнездур. На открытой дороге снова погнали коней. Спешились у степного кургана, где расположился командный пункт. У подножья кургана под седлами стояли кони командиров, склонившихся над развернутой на земле картой. Передав повод Василю, Падалка направился к командирам. На ходу поправил фуражку, прошелся пальцами по пуговицам шинели, по ремням портупеи…
— Андрей Кириллович! — раздался голос начальника штаба Белозуба. — Поздравляю с победой! Рабочая дивизия из Александровска и наш полк здорово беляков расколошматили.
— Самое позднее — через три дня будем в Бердянске! — пробасил кто-то рядом.
Падалка оглянулся и застыл на месте от неожиданности: перед ним стоял полковник Чекан, бывший командир пехотного полка на Юго-Западном фронте, тот самый, только с сильно поседевшими висками, офицер старой армии, о котором в памяти Падалки, и, пожалуй, не у него одного, остались теплейшие воспоминания.
— Вы, Александр Григорьевич? — не веря своим глазам, воскликнул Падалка.
— Собственной персоной, — взяв под козырек, усмехнулся Чекан. — Командир дивизии.
Они обнялись крепко, по-дружески. Обращаясь к своим командирам, он отрекомендовал Падалку:
— Брал Зимний дворец, бил немцев под Псковом, видел Владимира Ильича.
Падалка смутился.
— Простите, Александр Григорьевич, а вы откуда об этом знаете?
Чекан мог бы ответить: «Да я тебя, парень, еще с той войны знаю. Из твоих рук ведь разлетались по окопам антивоенные листовки». Но вспоминать это сейчас было бы не очень кстати, и Чекан ответил с улыбкой:
— Знаю непосредственно от вашей жены, Андрей Кириллович. Удивлены? Я вам еще не то скажу: Галина Батенко в данный момент здесь, на фронте, перевязывает раны нашим бойцам.
3 апреля 1919 года. Писать некогда и негде, я постоянно в боях; адъютант командира, полка — не легкая вещь, если хочешь быть настоящим адъютантом. На коротком привале возле станции Трояны я вытащил из переметной сумки блокнот, кое-что записать. Хотя бы то, что на этой станции Покровский полк захватил три вагона с артиллерийскими снарядами. Гоним беляков на юг, к морю, скоро Бердянск будет нашим. Днем бои, а ночью, едва коснешься головой седла (моя подушка), в то же мгновение проваливаешься в сладкий сон.
Интересно, остался ли Гнездур на поле боя, или ему выпало счастье еще немного пожить? Жаль мне его. Отца Василия, когда поймаю, расстреливать не стану, а привяжу камень на шею и спущу в море. И богу и людям станет легче без такого попа. Это долг мой — отомстить ему за Гнездура.
Нелегко человеку на войне, трудно привыкнуть к крови, к людским страданиям.
Недостает у меня слов, чтобы описать нашу встречу с Галиной Батенко. Она благодарна мне, что я неотступно и в бою, и на отдыхе вместе с ее мужем, я же благодарен ей за все доброе, что она сделала для меня, а всего больше за то, что она так внимательна и нежна с теми, кто нуждается в исцелении от тяжелых ран.
Еще одна радость выпала мне: я встретился со своим старым другом, который первым открыл мне глаза на трагическую действительность царской России, где на головах забитых солдат можно было нажить хороший капиталец. Бывшего звонаря отца Серафима не узнать было. Передо мной стоял комиссар полка товарищ Демьянчук. Мы кинулись в объятия друг другу.
Теперь несколько слов о Станьчиковой. Те, что живут за шлагбаумом, на краю села Пологи, видели, как с махновской тачанки, остановив ее, соскочила та самая пани в белой шапочке, как она бросилась бежать назад, к селу, и как револьверная пуля с тачанки настигла ее… Когда черная махновская стая исчезла в степи, люди подобрали Стефанию уже мертвой.
Кончаю писать. Вижу, гонят пленных беляков. У шлагбаума какая-то задержка, замешательство. Спешу туда.