Андрей взял в обе руки ее голову, утер ладонью мокрое лицо и, увидев под опухшим глазом синяк, спросил:
— За что же он тебя эдак угощает?
— За все, отец, — сказала, кусая губы, чтобы опять не разрыдаться. — И за то, что некрасива, и что не так делаю, и что небольшое приданое принесла…
— Полморга мало ему, бродяге?
— Он хотел, батя, морг. А вы ему не дали. Все Ивану, все ему. А мы вам не дети? Ежели бы дали Семену один морг…
— Твой Семен и того не заслужил, — вскрикнул Андрей и сделал такое движение рукой, точно собирался оттолкнуть от себя Теклю вместе с ее жалобами.
Одна другой горестнее всплывали в его мозгу картины его несчастливой жизни. Схватился за грудь. Ой, что там творится! Кажется, он вот-вот загорится от того огня, что жжет ему нутро. Хоть бы не сгореть до приезда Петра. Успеть сказать свое последнее слово профессору, самому ученому из своих сыновей, пусть узнает, почему его отец позорно закончил свою жизнь.
«Опять ты тут?! — вдруг вскинулся Андрей на того другого, честного и справедливого Андрея молодых лет, что приходил к старому, когда ему становилось особенно тяжко, когда он, казалось, хватал последний глоток воздуха. — Не стой, говорю, передо мной! Не мучь хоть ты меня! Ты не поп, чтобы я тебе исповедовался. Может, хочешь знать, почему я отрекся от тебя, честного и справедливого? Почему после тюрьмы протоптал дорожку к корчме? Почему пропил Нафтуле два морга священной земли моего старшего сына, Ивана? А чем же было залить тот позор, ту жгучую обиду, которую нанесли мне люди, чем, как не водкой? Меня посадили за решетку, но я не раскаивался, что схватил пана Енджевского за грудки, я уверен был, что имперский тракт, как бы там ни бесновался староста, не будет проложен через наше село. Да не по-моему сталось. Словно на смех, настелили люди имперский тракт, чтобы я не споткнулся, когда буду возвращаться из тюрьмы… Откровенный разговор с попом ничего мне не дал. Пан отец советовал смириться, как смирился некогда Иисус Христос. Но я лучше сдохну без причастия, чем покорюсь этим выродкам бесчестным. Лучше сгорю в горилке… Ты, Андрей, смеешься? Прочь, прочь от меня! Не мучь меня, молод больно умничать! Нет, я тебе не поддамся! Прочь!»
Андрей почувствовал, как его горячей руки коснулась чья-то ладонь.
— Дедуня…
Он поднял тяжелые веки, увидел над собою удрученное Василино лицо.
— Дедушка, вам очень больно, что вы так кричите?
Старик с усилием поднял руку, опустил ее на светлую мальчишечью головенку и отозвался едва слышно:
— Тяжко мне, дитятко. Горит все внутри.
— А вы еще попейте. — Василь вскочил с лавки, зачерпнул кружкой холодной воды из деревянной кадушки, помог деду приподнять голову. — Пейте, дедуля.
Пересохшими, потрескавшимися губами Андрей припал к кружке, глотал холодную влагу. Мальчик смотрел на изможденное, иссохшее тело и, вспомнив недавнее ночное происшествие, не мог понять, как эти слабые руки, что сейчас дрожали под тяжестью кружки, смогли занести тяжелый топор…
— Дай тебе бог здоровья, — чуть слышно, сквозь одышку, проговорил старик, и кудлатая седая голова его упала на подушку.
— Это мне бы следовало вам пожелать здоровья, — улыбнулся сквозь слезы мальчик. — Я ж ведь здоров и хорошо себя чувствую, а вы вот…
Мальчику было жалко и страшно смотреть, как мучается дед, как у него то вспыхивают румянцем, то бледнеют запавшие щеки, а костлявый подбородок, который дедушка всегда тщательно выбривал, порос седой щетиной. Одни усы не изменились, пышные и чуть прокуренные посередине, как на картинках у казаков-запорожцев в книге о Тарасе Бульбе.
— Где мама? — спросил дед.
— Мама… — мальчик замялся. Когда уходила из дома, наказывала не говорить деду, что поехала в город за доктором. «Лучше пусть дедушка ничего не знает, не то поднимет крик», — строго-настрого наставляла она его, запрягая в сани коня. Как же теперь быть, если дедушка сам спрашивает? Не признаваться? Сказать неправду?..
В эту минуту стукнула во дворе деревянная закладка, послышались шаги в сенях, затем открылась дверь, и в темном проеме, в клубах белого пара, появилась знакомая фигура в теплом пальто.
Забыв про страдания больного деда, мальчик с радостным криком: «Дядя приехал!» — бросился к прибывшему, чтобы первому обнять его.
В хате сразу стало шумно от веселого крика детей. С печи сполз черноволосый, в длинных полотняных штанишках, Иосиф, радостно закричала, замахала руками Зося. Но Василь успел первым подскочить к дяде, хотел поцеловать руку, но тот вместо руки поднес мальчику большой бумажный пакет с орехами и разными сладостями.