Перевертываю еще две странички дневника. Читаю:
«Приобрел нового друга. Людвиг, сын Матеуша Бара, рабочего вагонной фабрики в Саноке, учтивый, воспитанный и очень деликатный паныч, но тянется к нам, крестьянским детям. С ним подружились прошлый год, еще в гимназии. Людвиг был из тех гимназистов, которые не смеялись надо мной. Он не стыдился разговаривать со мной во время переменок между уроками и даже помогал по польскому языку и истории…»
На этом обрываются заметки в моем первом дневнике.
Этим летом Петру не отказали в визе на выезд в Россию. Старший чиновник уездного староства, выдавший ему заграничный паспорт, «рекомендовал» пану профессору не компрометировать себя по ту сторону границы антиправительственными выступлениями, держаться лояльно по отношению к своей монархии и никогда не забывать, что всевидящее око августейшего императора опекает каждый шаг пана Юрковича.
Петро сдержанно поблагодарил за предостережение. Ох, как ему хотелось швырнуть только что выданный паспорт в надменную, выхоленную физиономию чиновника. Если бы не давнее, выношенное зимними вечерами в мечтах желание побывать в тех чудесных местах, где действовали когда-то гоголевские герои, он, вероятно, так и поступил бы, но что поделаешь, если Днепр, где «редкая птица долетит до середины», не раз даже снился ему.
Тарас Бульба во сне звал его к себе:
«Ты бывал в Европе, знаешь горы Скандинавии, любовался Северный морем, переплывал и купался в Дунае, а видел ли ты, пан учитель, широкую, шире самого моря, степь украинскую, где гарцевали кони братчиков-запорожцев, где лилась кровь казацкая за волю и честь своего народа? Приезжай к нам, лемко, спустись со своих зеленых гор в наши долы, походи по улицам златоглавого Киева, помолись в той церкви, где молились мои сыны…»
Оттого и заставил себя смолчать перед императорским чиновником, кивнул в знак согласия головой, сказал «до відзеня» и вышел из здания староства.
Когда свернул на площадь, чтобы мимо памятника Костюшке выйти на дорогу, ведущую к Сану, неожиданно встретился со Стефанией Станьчик.
В первое мгновение Петро растерялся и так же, как и девушка, замер на месте, не зная, как держать себя с человеком, который полгода назад тяжко оскорбил тебя. Стефания, показалось ему, стала еще красивее. Сшитое по последней моде светло-синее, почти до пят платье, с черным ремешком вокруг тонкой талии и большим декольте, делало девушку старше ее двадцати лет и как-то серьезнее.
— Здравствуйте, панна Стефания, — приподнял Петро над головой шляпу.
— Добрый день, — чуть слышно прошептала Стефания, словно ей не хватало воздуха.
— Ну вот мы с вами и встретились, панна Стефания.
— А кстати ли, пан Юркович?
— Меня зовут Петром. Или панна забыла?
Не сводя глаз, она пристально вглядывалась в обветренное, немного загорелое лицо и невольно сравнила его с бледным, породистым лицом того, кто склонил ее к своей вере.
— Я слышала, вы собираетесь на восток, к нашим соседям?
— Совершенно верно. Дня через два-три уеду. — Петро перешел на непринужденный тон светской беседы: — Что панна Стефания прикажет привезти из тех краев?
— Что привезти? — девушка сделала вид, что задумалась на миг. — А вы знаете что? — Она склонила по-птичьи, набок, голову и лукаво глянула из-под широких полей соломенной шляпки. — Привезите мне…
— Что, панна Стефания?
— Привезите мне голову русского царя. — Она засмеялась. — Что вы так посмотрели на меня? Вы же, наверное, знакомы с историей дома Романовых? Заговор на заговоре. На кого только из царей России не охотились революционеры? И почти все безуспешно. Вы могли бы…
— Я не люблю таких шуток, — перебил ее Петро.
— А я без шуток, пан Юркович. Вы оказали бы большую услугу русским революционерам. Вы же идете к царю на поклон, вас примут как своего человека…