Застолье затянулось почти до вечера. Немало новостей узнал я, лишь тайной осталось, с каким делом прибыл из-за Сана Михайло Щерба. Но я не сомневался, что это дело его связано с освобождением лемков, оказавшихся под фашистским сапогом.
На другой день мы с братом Иосифом посетили могилу нашего друга Ивана Сухани. Трудно писать о том, кого с мальчишеских лет носил в сердце, к кому спешил, о ком спросил, как только переступил порог хаты. «Нет Сухани, — ответила мама. — Помер. Отомстили ему «соколовцы» за его рисунки».
Брат Иосиф рассказал мне печальную историю.
…Затихла, улеглась завируха военных лет. Суханя отправляется в Краков, поступает в подготовительную студию при Академии искусств. Через год его переводят на основной курс, на втором курсе его работы по графике включают в студенческую выставку в Варшаве. Оригинальное творчество Сухани начинают обсуждать в газетах.
Из газет узнали про него в Саноке. Одни гордились земляком, другие, в том числе и члены спортивной организации «Сокол», состряпали в министерство внутренних дел донос: студен Иван Суханя, дескать, политически ненадежный, был замешан в убийстве польского патриота коменданта Скалки.
Под давлением Варшавы пришлось уволить талантливого юношу из академии. Погасла светлая мечта Ивана Сухани. Он покидает Краков и едет в поисках работы во Львов. Работы для него там не нашлось: полиция запрещает предоставлять какую бы то ни было работу уволенному за противоправительственную деятельность студенту. Кто-то подсказал ему, что он мог бы малярничать по частным квартирам. Он попробовал. Спал там, где работал: на лесах, под холодным осенним сквозняком. Поднакопив за полгода изнурительного труда небольшую сумму, которой хватило бы, чтобы снять комнату, он почувствовал такую слабость, что решил вернуться в Ольховцы.
«Соколовцы» оставили его в покое. За них сделала свое черное дело чахотка. Через два месяца Ивана не стало.
Тяжело на душе. Жаль, ох как жаль друга. Очутись он вместе со мной в России, там оценили бы его способности, революция вдохнула бы в него свежие силы, и кто знает, может, его творения украшали бы художественные галереи нашей столицы, а он с гордостью носил бы имя народного художника.
Через семь дней Василь Юркович выехал с отцовского двора на ближнюю станцию Лисько, чтобы вернуться в Харьков, на свою вторую родину, где оставались жена с сыном. Мать, столько пережившая за свою жизнь этих молчаливых прощаний, устояла и на этот раз, не разрыдалась, лишь, сдерживая слезы, негромко попросила:
— Ты ж не забывай нас, Василь. Приезжай и в будущем году. Приезжай не один.
— Хорошо, мама, хорошо, приедем, — ответил он, в последний раз прижимая ее к своей груди.
Обняв брата, Василь вскочил в тронувшийся с места вагон. Поезд сворачивал влево от Сана, описывая за станцией полукруг, и Василь мог еще какое-то время следить за одинокой фигурой матери. Ему казалось, что она не сойдет с места и после того, как поезд скроется из вида, что она превратится от тоски по сыну в смереку — высокую-высокую, под самые облака, — и оттуда она, не отрывая глаз, будет смотреть вслед поезду, который увез от нее любимого сына.