Мэгги приподнялась на локтях.
– Ты сам сказал, что после тридцати трех недель ребенок способен жить самостоятельно, так?
– Именно поэтому я уже несколько недель даю тебе кортикостероиды – чтобы его легкие дозрели, если что-то пойдет не так, но…
Она со вздохом откинулась на подушки.
– Феликс, я уже устала повторять. Устала повторять. Случись что – спасай ребенка. Режь, не жалея.
Интересно, думала ли она, что может не дожить до свадьбы с Сэмом?
– Если понадобится, убей, но спаси ребенка. Остальное меня не волнует. Слышишь? Не волнует!
Он погладил ее по руке.
– У нас есть все необходимое для кесарева сечения. Зачем ты так говоришь?
Феликс нагнул голову и снова прикоснулся к ребенку у Мэгги в утробе, стараясь не смотреть ей в глаза. В последнее время она постоянно вела себя так, когда Сэм был в отъезде,– твердила: «Убей меня, спаси малыша» и так далее. Феликс делал вид, что не замечает, старался не слушать, хотя в глубине души знал, по чьей вине все это происходит.
Если бы не он, ничего бы не случилось. Ее давление было завышенным с самого начала. Когда она подписывала бумаги, когда терпела уколы, когда принимала в себя бластоцисту с ядром клетки из плащаницы, он сознательно рисковал ее жизнью. И не важно, что ничего страшного не предвиделось. Нельзя было позволять ей идти на такое.
Доказательств у Феликса не было, однако он знал, что подъемы давления и приступы с галлюцинациями связаны между собой. Со дня на день, с минуты на минуту у нее могли развиться отеки, появиться белок в моче, поскольку зрительные нарушения проявлялись все интенсивнее. Удивительно, что она до сих пор ничего не почувствовала. Прогноз был объективным, а он, Феликс Росси, лишь усыплял собственную совесть, чтобы как-то пережить это долгое ожидание.
Дни летели как во сне. Жизнь его как будто принадлежала кому-то другому: все бегут, Мэгги собирается замуж, ее здоровье под угрозой… А с прошлой ночи, когда Сэм рассказал ему о Брауне, жизнь вообще перестала походить на явь. Что ж, придется выносить просьбы Мэгги разрезать ей живот и спасти ребенка – отчасти потому, что в минуту критического выбора он так и сделает.
Нет, тут он тоже солгал.
Феликс вел наблюдения, делал тесты. При первом тревожном сигнале он введет ей магнезию для профилактики судорог и выполнит кесарево сечение, едва ее состояние выровняется. Все займет не больше получаса. Мэгги поправится, дай только срок.
Феликс закрыл глаза и прислушался к сердцебиению малыша, к его движениям в водах материнской утробы. Оправдает ли ребенок его надежды? Шансы невелики. Долгими месяцами терзался Феликс этой мыслью, но все же знал: останься хотя бы крупица надежды, и он не только взрежет Мэгги живот, но и пойдет в тюрьму, отдаст последние деньги, пожертвует репутацией, жизнью – всем ради ребенка, способного вырасти Христом. Больше ничто на свете не имело для него значения.
Феликс даже не взглянул, когда на экране возникла заставка срочного выпуска новостей. Он слушал не вслушиваясь. Ему хотелось остаться с Мэгги и ребенком, хотелось обдумать, как он дошел до состояния безумца, возомнившего себя Моисеем и готового погубить невинное существо во спасение своего народа.
– Феликс, Феликс, смотри! – позвала Мэгги.
Она схватила пульт и прибавила громкость. Шел прямой репортаж с демонстрации, собравшейся на Капитолийском холме в Вашингтоне. Конная полиция, бетонные и веревочные ограждения встречали многотысячную толпу, которая тем не менее не убывала, а продолжала расти.
Феликс следил за экраном как завороженный. Вскоре камера перенесла их в Париж, на площадь Согласия (бывшую Гильотинную), где люди размахивали плакатами с изображением отрубленных младенческих голов с нимбами.
– Какой кошмар! – вскрикнула Мэгги, обхватив живот. На окровавленном кинжале виднелись два слова – «Этатс Унис».
– Что это значит?
– Соединенные Штаты,– пояснил Феликс.– Конгресс ввел законопроект о запрете клонирования умерших. ОЛИВ протестует.
Следующий кадр показал яростную драку за стенами церкви в Берлине. Никто так и не понял, почему она началась.
– Подумать только! – Феликс взял пульт и стал переключать каналы.– В Индонезии участников ОЛИВ травят слезоточивым газом!
– Ничего, ждать уже недолго. Когда ребенок родится… В этот миг в передачу вклинился диктор из Си-эн-эн, объявив, что Ватикан подготовил обращение к миру.
Феликс сел на диван. Проповедники неделями вещали с экрана о клоне, грозя адским огнем и анафемой тем, кто посмеет в него поверить. Один, впрочем, заявил, будто клон говорил с ним во сне, призывая удвоить пожертвования ввиду близящегося Судного дня.
Вид толпы на площади Святого Петра в Риме настроил Феликса на ностальгический лад. Он будто перенесся в тот день, когда стоял здесь один ранним утром, а статуи святых с колоннады непревзойденного Бернини смотрели на него в мраморном величии. Ему тогда было семнадцать. Немного их собралось тем утром – верующих, что направлялись в «новую» базилику, выстроенную каких-то шестьсот лет назад на месте старой, еще константиновских времен. Здесь был похоронен святой Петр. Над его могилой под каменным сводом склепа вознесся высокий алтарь, а над тем, в свою очередь,– извитые колонны, увенчанные куполом Микеланджело. В Евангелии от Матфея Христос говорил: «Ты, Петр, и на камне сем я создам Церковь Мою». В результате раскопок под алтарем, проводившихся в тысяча девятьсот тридцать девятом году, было обнаружено древнее захоронение с человеческими костями, предположительно святого Петра. В этой базилике Феликс пал на колени перед могилой, обещав свое сердце Христу через его апостола.
Он вспомнил, как молился Петру – некогда простому рыбарю, покоящемуся среди роскоши, которой он всегда сторонился. Над его склепом стоял позолоченный трон с бронзовым балдахином, алтарь из мрамора, потиры, усыпанные драгоценными камнями… Даже в семнадцать лет Феликс заметил это.
Теперь он смотрел, как ветер развевает папский флаг, белый с красным, свисающий с центрального балкона собора, откуда понтифик сообщит миру свое мнение о клоне. Что бы, интересно, сказал святой Петр о папстве? История повидала немало наместников Божьих, и набожных, и воинственных. Даже сейчас Папа совмещал в себе три независимые роли: монарха Святого престола, главы Римско-католической церкви и суверена города-государства Ватикан, самого маленького государства на свете с огромным мировым влиянием.
Папа появился на балконе в крошечной белой шапочке, называемой пиуской. Феликс вдруг заметил ее удивительное сходство с еврейской ермолкой – зримое напоминание об иудейских корнях христианства.
– Братья и сестры,– произнес голос, дублированный переводчиком.– Вы собрались здесь, чтобы услышать мнение Церкви о пресловутом клоне. Наш Спаситель однажды уже высказался по этому поводу в Евангелии от Матфея, главе двадцать четвертой: «Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: я – Христос, и многих прельстят».
Мэгги приподнялась на кровати.
– Зачем он так? – Она чуть не плакала. – Ведь он нас даже не видел!
– Ему и незачем,– сказал Феликс.– Встретиться с нами – значит подтвердить слух и доказать нашу состоятельность.
Окажись Феликс сейчас на площади, он все же освистал бы этого преемника Петра, который не нашел ничего другого, как процитировать Библию – непререкаемый источник для всех христиан. Голос Папы был твердым и по-отечески любящим. Он напомнил Феликсу собственного отца, который точно так же журил его за ошибки.
– «Тогда если кто скажет вам: вот, здесь Христос или там,– не верьте»,– продолжил понтифик.
Откуда-то из глубины прошлого до Феликса долетели отцовские слова: «Слушай меня, сын. Слушай внимательно».
Папа распростер руки, будто желая заключить всех пришедших в объятия.
– «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных».