— Па... — начал я, но он набросился на меня и нанес такой удар в лицо, что меня отбросило на середину фургона. Я врезался в дверь туалета. Никогда в жизни я не чувствовал такой боли, долгое время даже был не в состоянии пошевелиться. Единственное, что я чувствовал — это убийственную боль, я был уверен, от сломанной челюсти, которая разливалась по всему телу. Я пытался вздохнуть, в глазах появились слезы.
— Это ты. Это все твоя вина. Ты убил ее. Если бы не ты, ничего бы этого не случилось, — прорычал он, его лицо побагровело от ярости.
Снаружи кто-то начал стучать в дверь.
— Отвали, — рявкнул отец, кружась, как дервиш. Он, действительно, сошел с ума от горя. Он схватил кухонный нож и начал им размахивать с криком, рассекая воздух. Закричав собравшимся снаружи, что убьет любого, если кто-то посмеет войти.
Цыгане никогда не звонят в полицию. Копы ненавидят нас, мы не доверяем им и не уважаем. Поэтому мы никогда добровольно не позволим им вмешаться в наши дела. Какие бы проблемы у нас не существовали, мы предпочитаем решать их самостоятельно.
Люди снаружи попытались урезонить отца, но чем больше они пытались его успокоить, тем больше он злился, теряя крупицы контроля. Затем была вызвана одна из старейших женщин в нашей общине, страшная ведьма. Она крикнула папе, что мама за дверью и зовет его. Отец остановился как вкопанный и выбежал наружу. Мужчины снаружи набросились на него и скрутили. Потребовалось шесть человек, чтобы его удержать. Но он не собирался успокаиваться, поэтому они просто вырубили его.
Когда мой отец пришел в себя через несколько часов, он предстал совсем другим человеком. Он спросил о матери, один из мужчин сказал, что она умерла, он посмотрел на меня. Щетина покрывала его скулы и подбородок, а глаза стали запавшими и пустыми. Он выглядел совершенно измученным. Он представлял собой поразительный контраст с человеком, которым был несколько часов назад.
— Па, — позвал я, но он покачал головой и медленно сел.
Огляделся.
— Где она?
— На кровати, — прошептал я.
Он встал, прошел в спальню и закрыл за собой дверь. Двадцать минут он находился там. Мы слышали, как он что-то бормотал и шаркал ногами. Потом он вышел и закрыл за собой дверь. Даже не взглянув на меня, направился к своему грузовику.
Я побежал за ним.
— Па, ты куда?
— Не важно. Позаботься о маме, — ответил он, открывая дверцу машины. Запрыгнул на водительское сиденье и закрыл дверь.
— Па, — позвал я.
Он повернул голову и посмотрел на меня так, как будто я был для него чужим. Тогда я понял, что тоже умер для него. Он винил меня в ее смерти. Если бы я не настаивал на женитьбе на Лилиане, ничего бы не случилось. Я больше никогда не видел своего отца.
Когда я зашел в спальню, то увидел, что он одел мою мать в ее любимое голубое платье. Расчесал ей волосы, водрузил на нее диадему и попытался накрасить ей губы помадой, но размазал. Я стер помаду и аккуратно нанес ее снова. Ее кожа была теплой, но в ее виде было что-то пугающее. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Я поцеловал ее в щеку, чувствуя слабый запах майонеза от ее волос.
Мне казалось, что все происходит не со мной. Настоящий ужас. Она не могла умереть. Как она могла умереть, если час назад была такой радостной и живой? Я лег рядом с ней и прислушался, но не услышал стука ее сердца. Стук ее сердца всегда был таким ровным. Она говорила, что хочет дожить до внуков. Я закрыл глаза и взял ее за руку. Мне показалось, что кто-то сидит на моей груди, такой она была тяжелой.
— Ма, — позвал я, надеясь, что волшебным образом она оживет, если я ее позову.
Она не ожила. Через несколько часов замигали синие огни полицейских машин. Отец сдался полиции. Они забрали меня в адскую систему ухода за сиротами и неблагополучными детьми.
Глава двадцать третья
Бренд
https://www.youtube.com/watch?v=OpQFFLBMEPI
Подъехав к дому, я несусь через парадную дверь и поднимаюсь по лестнице. Отпираю дверь в комнату Лилианы и распахиваю ее. Она стоит у кровати, готовая к обороне, ноги на ширине плеч, и смотрит на меня настороженно с опаской.
У меня сердце стучит в груди, пока я вальяжно опускаюсь в одно из кресел. Я кладу ноги на кофейный столик и улыбаюсь ей.
— Ты можешь присесть, — растягиваю я. — Знаю, ты думаешь, что я эгоцентричный ублюдок, но у меня имеется для тебя подарок.
Она молчит, немного наклонив голову набок, с подозрением посматривая на меня.