Я выхожу из-за стола под предлогом, что мне нужно в дамскую комнату. Обхожу стол и наклоняюсь, как будто хочу прошептать ему что-то на ухо, на секунду дотрагиваясь губами до его кончика носа, а потом убегаю.
Его смех сопровождает меня, пока я иду в дамскую комнату.
Глава сорок шестая
Бренд
Здесь нет охранников, постоянно наблюдающих за ней, и Лилиана полностью осознает это.
У меня на лице все еще расплывается улыбка, пока я следую за ней в сторону туалетов, ее бархатное платье с глубоким разрезом обтягивает каждый изгиб ее прекрасного тела, она исчезает из виду.
Потом я опускаю взгляд на свою руку. Зажата в кулак. Неужели ее сердце, действительно, принадлежит мне? Тогда почему я чувствую беспокойство? Она в ту ночь с Пьером могла бы сбежать от меня. Я не отвожу глаз от коридора, ведущего в женский туалет, жду... слишком боюсь, что она может выставить меня полным дураком. Как и тогда в нашем детстве.
Тикают секунды, потом минуты.
Я ожидаю появления Лилианы с болезненным страхом... каждый, кто появляется из темноты коридора, приносит надежду в мое сердце, пока не выясняется, что это не она.
Я перевожу взгляд на окно, на вид холмов над лазурным берегом. Не могу сказать, зачем я привел ее сюда. Глупая идея. Ей всего-то нужно, выйти через парадную дверь, проскользнуть в метро, ближайшая станция находится примерно в пятидесяти метрах от этого ресторана. Я представляю, как она в данный момент насмехается надо мной. Но при этом вспоминаю нас в постели. Насколько теплая и мягкая у нее кожа. Внезапно я больше не могу себя мучить и выносить этого ожидания. Я не могу ее отпустить. Просто не могу, но рядом со мной возникает официант, интересуясь, все ли в порядке. Не обращая на него внимания, я делаю шаг вперед. У меня пересохло во рту. Я опять просчитался и оказался дураком.
А потом я вижу, как она выходит из дверей и идет ко мне.
У меня открывается рот, я сильно выдыхаю. Она, нахмурившись, подходит.
— В чем дело? Ты выглядишь бледным.
Я отрицательно качаю головой.
— Ничего, все хорошо.
Я молча наблюдаю, как Лилиана опускается передо мной в кресло за столиком с натянутой улыбкой на лице.
— Ты уверен, что все в порядке?
Я беру стакан с ирландским виски и опрокидываю его за один глоток.
Она вернулась. Она вернулась ко мне.
К нам подбегают официанты с заказанными блюдами, начинается неповторимая суета вокруг нашего столика, пока они устанавливают тарелки, при этом называя все деликатесы.
— Приятного аппетита, — говорю я.
Она нервно заправляет волосы за уши и берет вилку.
— Мы возвращаемся завтра, — опять говорю я.
Повисает тишина, слышен только звон столовых приборов на заднем плане и низкий гул голосов других пар в ресторане.
Она кладет вилку, поднимает бокал с вином и делает большой глоток.
— Хорошо. И какими мы будем, когда вернемся?
— Не знаю, Лилиана.
— Тогда, что будет, когда мы вернемся?
Пока она не спросила, я пребывал в нерешительности. Но посмотрев на нее, я невольно озвучиваю свой ответ:
— Не знаю, что будет, но я не могу отпустить тебя.
В ее глазах появляются слезы.
— Ты должен позволить мне вернуться к отцу, чтобы я смогла поговорить с ним. Это единственный способ, чтобы у нас все получилось.
— Я не могу рисковать. Теперь ты моя. Я никогда не признаю его власти над собой.
— Прошу тебя. Ты должен отпустить меня к моей семье. Мой отец очень любит меня. Он хочет, чтобы я была счастлива.
— Ага, так же захочет, как тогда, когда уволил моего отца из-за того, что я поцеловал тебя? — Без эмоционально спрашиваю я.
Глава сорок седьмая
Лилиана
Бренд не ведет меня в другое место, где обещал довести меня до оргазма прямо под столом. Вместо этого мы возвращаемся в наш фермерский домик, усаживаемся за кухонный стол. И пока я буду жива, я никогда не забуду эту ночь. От кухонного освещения на потолке его лицо кажется осунувшимся, глаза потускнели. Мы пьем виски прямо из бутылки и разговариваем.
Ах, сколько мы разговариваем.
Нам столько нужно всего друг другу сказать и рассказать. Нам столько нужно узнать друг о друге за все эти годы. Иногда в наших глазах появляются слезы. Я ему сообщаю, что серые питбули просто очаровательны, а он мне рассказывает о жестокости мужчин в огромных величественных домах. У меня начинают трястись руки от ярости, сердце разрывается от гордости и боли по тому темноволосому гордому мальчику, который поцеловал меня тогда. Как эти мужчины могли так поступать с ребенком? Когда он начинает о них говорить, мой гнев возвращается.