Голос его разносился громко в тишине белёсой июльской ночи.
Комендант Бередников в халате и колпаке выскочил на крыльцо дома.
— Для чего так, без приказу, во фронт становятся и ружья заряжают? — закричал он Мировичу.
Тому ничего не оставалось, как броситься на Бередникова и ударить его прикладом винтовки. Бередников упал в беспамятстве.
— Для чего держишь тут невинного государя? — громко кричал Мирович, подавляя испуг при виде крови, хлестнувшей из головы коменданта. — Под караул! — скомандовал он солдатам. — Не разговаривать с ним и не слушать его речей!
Как в горячке метался он перед фронтом солдат, резко и буйно командовал. Перестроив команду в три шеренги, повёл её к казарме, где находился Иван Антонович.
— Кто идёт? — встревоженно закричал часовой.
— Иду к государю! — резко выкрикнул Мирович.
Часовой выстрелил. Стрельба началась и всем фронтом от ворот казармы. Мирович приказал стрелять и своим «всем фронтом». Солдаты выпалили, но сразу рассыпались порознь. Пошёл ропот, началось смятение.
Мирович понял ситуацию, сбегал в кордегардию, принёс и зачитал документы. Но увидел, что солдаты толком не поняли, из-за чего началась пальба.
— Не стрелять! — выкрикнул он, боясь, что пуля может попасть в императора. Что делать дальше, он не знал. — Не палите! — кричал он гарнизонной команде.
— Будем палить! — отвечали те.
— Будем палить из пушки, — разъярился Мирович.
К «приступному месту» подкатили с бастиона пушку, притащили пороху, палительного фитилю, пакли для пыжей и шесть ядер.
— Ещё палить будете? — громко кричал он гарнизону, засевшему в казарме.
— Не будем, — отвечали солдаты.
Едва не заплясал Мирович, услышав эти слова. Всей командой двинулся он к казарме и на галерее схватил поручика Чекина.
— Веди меня к государю! — вскричал он.
— У нас государыня, а не государь! — твёрдо отвечал Чекин, однако под толчками и тычками отпер двери каземата. Принесли огонь.
Мирович вбежал в тюремную камеру Ивана Антоновича и остолбенел.
На каменном полу, истекая кровью, посреди красной лужи лежал мёртвый белокурый юноша с курчавившейся рыжеватой бородкой.
— Ах вы, бессовестные, — загоревал Мирович, — за что вы невинную кровь такого человека пролили?
— По указу, — твёрдо отвечал Власьев и подал Мировичу какую-то бумагу.
Но тот не стал читать. До бумаги ли, когда убит государь, и теперь некого посадить на российский трон.
Значит, всё напрасно. И акафист ему вспомнился внезапно, и собственное отпевание в Казанской церкви. «Ушаков утоп, а я голову потерял», — вяло подумал он про себя...
«Что ж, — пришла трезвая мысль, — казнят меня ещё потом, а теперь отдам последние почести государю».
Он подошёл к трупу, плававшему в луже крови, стал на колени, поцеловал руку и ногу мертвеца. Потом приказал уложить мёртвое тело на походную кровать и вынести из казармы.
Солдаты разволновались, увидев мёртвого государя, и все спрашивали Василия, не взять ли убийц под караул.
— Они и так не уйдут, — вяло отмахивался Мирович.
Пройдя через всё пространство крепости, печальная процессия подошла к фронтовому месту. Команда построилась в четыре шеренги, кровать поставили перед фронтом.
— Теперь, — сказал неудавшийся заговорщик, — отдам последний долг своего офицерства.
Прозвучал в стылом утреннем воздухе утренний побудок. В честь мёртвого тела команда взяла на караул, и снова прозвучал сигнал полного похода. Мирович салютовал первым.
Став на колени перед мёртвым телом, он поцеловал холодную руку трупа и сказал:
— Вот, братцы, наш государь, Иван Антонович! Теперь мы не столь счастливы, как бессчастны, а всех больше за то я претерплю. Вы не виноваты — вы не ведали, что я хотел сделать. Я за всех вас ответствовать и все мучения на себе сносить должен...
Он обошёл и перецеловал всех солдат в трёх шеренгах. Хотел было обойти и четвёртую, но капрал Миронов тихо подошёл сзади и взялся за его шпагу.
— Шпагу отдам только коменданту, — закричал Мирович.
Но капрал не обратил внимания на его слова. С помощью солдат он снял с заговорщика шпагу, а подошедший освобождённый из-под стражи комендант сорвал с него офицерский знак и отдал бунтовщика под караул...
Глава XVI
По пыльной, прибитой бесчисленными ногами и колёсами улице брела Ксения. Палка её вонзалась в мягкую пыль дороги, глаза смотрели вдаль, поверх голов прохожих, а по грязным щекам текли и текли безостановочным потоком слёзы.