— Ксения, голубушка. — Степан взял её за руку и остановил.
Она молча повернулась. Растерзанная, окровавленная, усталая, смотрела она на чёрную сутану и чёрную скуфейку на голове Степана.
— Степанушко, — узнала его, — ты ли это?
— Теперь я не Степан, — отозвался монах со слабой улыбкой, — теперь я Акинфий, монах Александро-Невской лавры.
— Сподобился, — улыбнулась Ксения. И от этой её улыбки Степану показалось, что вышло яркое молодое солнце, осветило всё вокруг нездешним сияющим светом.
— Кто ж тебя так? — робко спросил он.
— Ребятишки, — беспечно отозвалась Ксения, — им в игру, а мне в горе.
— Пойдём к Параше, обмоет, выходит, — предложил Степан.
— Нет, — покачала головой Ксения, — вон моя судьба едет.
Степан обернулся.
Из-за поворота улицы показалась крестьянская телега, запряжённая тяжёлым битюгом. На ней сидели двое молодцов в белых балахонах, с криво надетыми белыми колпаками. Возница, молодой безусый парень в старом синем армяке, нахлёстывал битюга, но тот шёл неторопливо и тяжко.
Телега подъехала прямо к остановившимся посреди дороги Ксении и Степану.
Один из санитаров соскочил с телеги и подошёл к юродивой.
— Она, что ли, Ксения-юродивая? — не глядя в сторону Степана, спросил он. И, не дождавшись ответа, утвердительно произнёс: — Она.
Он кивнул головой в сторону телеги, подзывая второго санитара. Тот неторопливо подошёл, передал первому громадный мешок.
— Держи её, — деловито приказал первый санитар.
Вокруг них начала собираться толпа. Выскочил из ближайшей лачужки сапожник с молотком и гвоздями, зажатыми между зубов, чернобородый мужик с мешком за плечами сбросил свою ношу возле юродивой, подъехал на старой разбитой пролётке куцый мужичонка-извозчик, подбежали бабы.
— Убивают, — завопила выскочившая из ближайшего дома беременная баба в синей необъятной юбке и криво надетом платке, подлетели как вихрь старухи в едва надёрнутых на босые ноги башмаках.
Толпа росла.
Санитары огляделись, но продолжили своё дело.
Рослый и здоровый санитар в белом балахоне накинул Ксении мешок на голову и резко потянул его вниз. Руки её оказались прижатыми к бокам, и санитар быстро и ловко окрутил мешок на уровне рук верёвкой.
— Бери, — уверенно кивнул он второму. Тот собрался было взвалить Ксению на плечо, но рослая грузная баба, простоволосая и грудастая, уцепилась за Ксению и заорала что было мочи:
— Убивают, режут юродивую! Ксенюшку нашу отымают...
Толпа заволновалась, глухо зароптала и двинулась на санитаров.
Чернобородый мужик легко, плечом, оттолкнул первого санитара от Ксении, сапожник оттеснил второго, и перед ними выросла глухо ворчавшая, тесная толпа, заслонившая Ксению.
— Что вы, что вы, — бормотал себе под нос Степан, оглядывая толпу. — Знать, они не сами по себе, не разбойники какие...
Но толпа не слышала слов Степана и потянулась к санитарам. Сорвали белые колпаки, разодрали рукава рубах, повергли наземь.
Кто-то принёс острый нож, разрезал верёвки на Ксении и стащил мешок с её головы.
Увидев окровавленное её лицо и разодранную кофточку, заляпанное грязью лицо, толпа взревела и бросилась на санитаров.
Степан пытался вступиться, объяснить, но его никто не слушал. Толпа решила, что и он причастен к делу, и стала бить монаха.
Остервенело били санитаров, пинали ногами, вымещая злобу за неудавшуюся, голодную и постылую жизнь.
Когда толпа наконец отхлынула от санитаров, на земле остались лежать два избитых, окровавленных, едва шевелящихся обрубка человеческой плоти. Степан с оторванным рукавом сутаны, в сбитой скуфейке кричал озверевшим людям слова увещевания, но они потонули в гуле и крике толпы.
Степан вывел Ксению из самой середины толпы и усадил на лавочку возле одной из лачужек.
Оставив на земле окровавленных, избитых санитаров, в порванных балахонах, толпа тут же побежала по своим делам, словно и не было побоища, словно ни до кого не касалось дело освобождения Ксении, не обратив никакого внимания на то, что она сидит у дома на лавочке.
Степан подошёл к санитарам, помог им подняться, отнёс одного за другим в телегу. Стеная и охая, санитары грозились спалить всю улицу, грозились императорским указом, и только тут, из воплей и причитаний потерпевших, он узнал, что Ксению повелели доставить в дольгауз, дом, куда собирали всех сумасшедших.