Уже совсем расцвело, когда тройка буланых коней, запряжённая в громадную карету, подкатила к крыльцу. Федька доложил, что карета заложена и подана.
Степан в шитом золотом полковничьем мундире, в лайковых тонких сапогах, обтягивающих ногу как чулок, в белых лосинах, в аксельбантах осторожно отворил дверь, где женщины одевали к венцу Ксению. Она стояла перед зеркалом, безучастно глядя в пустое пространство.
— Готова? — бросил Степан, и женщины брызнули в стороны от Ксении. Степан молча подошёл к ней, повернул её лицом к себе.
Сверкающая диадема на голове, длинный шлейф фаты, белоснежное платье в блестках сделали Ксению неузнаваемой. Как будто она и в то же время совсем другая женщина стояла перед Степаном. Пышные её косы были подобраны в сложную, замысловатую причёску, бриллианты диадемы сверкали в ярком свете свечей, сухопарая её фигура, подтянутая корсетом, всё ещё была великолепна. И только глаза выдавали её полное равнодушие к происходящему.
Степан накинул на Ксению соболью шубу, укутал тёплым пуховым платком, бережно вывел на лестницу. Они спускались вниз, и заспанная дворня собралась поглядеть на эту поразительно красивую, уже немолодую, но такую ещё цветущую пару. Восхищенный шепоток пробежал по толпе дворовых...
Молчаливая торжественность повисла в тёмной теплоте кареты. Степан не заводил разговора, сердце его гулко ухало и проваливалось, и он тихонько сдавливал рукой грудь. Они не смотрели друг на друга...
Возле старенькой тёмной церкви карета остановилась.
— Посиди здесь, я сейчас, — негромко бормотнул Степан и выскочил из кареты. — Смотреть, чтоб барыня никуда, — крикнул он кучеру и двум лакеям, стоящим на запятках.
В церкви было темно, только отсветы неугасимых лампад перед образами светились в полумраке. Степан не узнал церкви. Ещё вчера, когда он договаривался о венчании, здесь горели все паникадила, церковь стояла убранной к празднику, везде расшитые полотенца, на образах вышитые легчайшие покрова, огромное паникадило посредине отблёскивало золотом. Сейчас тут было тихо. Пусто на образах висели кисейные чёрные покрывала, чёрной тканью завешаны узкие стрельчатые окна...
Степан кинулся в маленький притвор церкви.
— Ждал вас, батюшка, — поднялся ему навстречу старенький, уже седой попик с редкой бородой и в чёрной камилавке. — Ничего, сударь мой, не выйдет...
Степан нахмурясь слушал попика. Он уже давно ему заплатил и был уверен, что поп найдёт возможность и время совершить венчальный обряд.
— Я заплачу, — сухо обронил он.
— Нельзя, государь мой, — заторопился священник, — государыня преставилась, траур по России, все службы запрещены, кроме похоронных. Никогда ещё и не бывало такого, чтобы в день Христова Воскресения не служили...
Степан вынул кошелёк, не глядя подал священнику. Тот ещё что-то продолжал говорить о запрете, но, увидев набитый золотом полный кошелёк, поперхнулся.
— А как узнают? — прошептал он.
— Откуплю, — резко бросил Степан.
— Только быстрее, сударь мой, чтоб никто и никому невдомёк...
Попик ещё что-то бормотал, но Степан уже выбежал из церкви. Распахнул дверцу, сунулся в карету. Там не было никого. Только лежала на полу кареты соболья шуба, волнами накрытая белоснежным платьем, а сверху поблескивала бриллиантовая диадема.
— Упустили! — заревел Степан, бросаясь к слугам.
Те соскочили с запяток ошеломлённые и испуганные.
— Запорю! — ревел Степан.
Слуги бросились в разные стороны. Далеко не могла уйти блаженная юродивая. Но в кривых переулках только тихо мела позёмка да наползал с Невы серый туман.
Степан заскочил в карету. Всё, что надето было на Ксении, всё она оставила, даже нижнюю рубашку сняла. Даже лайковые башмачки скинула.
Полдня обшаривал Степан весь город. Юродивая словно сквозь землю провалилась.
Глава VI
Удивительно, как человек иногда может быть злейшим врагом самому себе. Казалось бы, не скажи одного словечка там, не сделай ложного шага в другом месте, не оскорби лучшего друга в третий раз — и всё станет по-другому, вся история повернётся другим боком. Ан нет, и произнесены роковые слова, и лучший друг становится чужим и отвернётся, и поступок, незначащий, пустяк, превратит жизнь в нечто другое, нежели мыслилось. Неужели Бог или случай меняют человеческую жизнь в зависимости от незначащих слов, мелких, пустых поступков? Часто в жизни бывает, что одна лишь фраза, один лишь шаг круто меняют судьбу, поворачивают её так, как и во сне бы не приснилось. Мы говорим, это случай, это Бог, это судьба...