Судьба Петра, наследника двух крупнейших в Европе корон, российской и шведской, наследного герцога Голштинии, складывалась так, что только диву даёшься, как можно было окончить её так трагически, глупо, позволить ссадить с престола, словно маленького ребёнка оставить без сладкого на десерт. А ведь Петра Третьего нельзя было назвать ни глупым, ни бесчестным, ни негодяем, ни бессовестным лжецом, неспособным на глубокие, сильные чувства. Он любил сильно и глубоко, был прост и уживчив...
Вся человеческая жизнь — цепь случайностей, цепь возможностей, из которых выбираешь, может быть, и не то, что предполагаешь. Но что руководит людьми в их выборе, что даёт им силу для тех или иных поступков, что позволяет с точностью определить, как поступить в том или ином случае? Ум, интуиция, нечто, заложенное в подсознании, нечто, данное от природы? Казалось бы, каждый человек разумен, у него есть воля, ум, настойчивость, но почему один — баловень судьбы, хотя и не блещет никакими талантами, невежествен и туп, а другой — при ярком уме и громадной воле — всю жизнь бьётся только над одной задачей — выжить, прокормить себя и семью — и умирает в нищете, в забвении, в крайней разочарованности от несовершенства мира?
Цепь случайностей, глупых фраз, скандальных поступков и чистая душа, огромная любовь привели Петра к печальному концу. И не нам осуждать или одобрять его поступки, его пристрастия и привязанности. Кто знает, в чём заключается воля Провидения, кто знает, что записано в книге судеб...
С самого утра в опочивальне императрицы Елизаветы хлопали двери, входили и выходили люди, носились слуги с тазиками и лекарствами, с ушатами горячей воды и длинными льняными полотенцами. Уже все знали, что императрица отходит.
Ещё вчера призвали к ней священников, она причастилась святых даров, соборовалась, не открывая глаз, в полусознательном состоянии. Теперь попы читали предупокойные молитвы, не прерывая бормотания ни на минуту. Лежала она, почти не дыша, не открывая глаз, сложив на атласном одеяле всё ещё красивые снежно-белые руки. В полумраке опочивальни, затянутой тяжёлыми аксамитовыми шторами, три фигуры, стоящие возле смертного ложа, отбрасывали громадные тени, мрачные и длинные. Притушенные лампы едва давали свет, свечи на походном аналое колебались. Молитвенно сложив руки у большого, тяжёлого, припухлого лица, стоял по правую сторону ложа Никита Иванович Панин[20], воспитатель царевича Павла, возился со склянками в углу возле лекарственного столика лейб-медик императрицы, вжался в кресло последний фаворит царицы Иван Иванович Шувалов[21], да беспокойно расхаживал, поматывая головой, будущий император Пётр, беспрестанно вглядываясь в одутловатое, белое в полумраке лицо умирающей тётки. Словно старался не пропустить момента, когда перестанут вздрагивать пушистые ресницы и замрут руки, беспокойно шевелящиеся на одеяле.
Здесь, у постели умирающей тётки, Пётр ещё сдерживал себя, но в мыслях ему опять рисовалась его любимая, тихая и уютная, чистенькая и ухоженная Голштиния, вспоминался старый маленький остробашенный дворец, где вот так же тихо и вовсе некстати скончался его отец.
Пётр ещё помнил тот запах ладана и бормотание лютеранских священников, вспоминал большие руки отца, в последний момент погладившие его по голове, вспоминал взрыв горя придворных и своё собственное удивление, когда руки отца, большие и тяжёлые, бессильно упали на постель и кто-то обнял его, десятилетнего мальчишку, и прижал к большому тёплому животу.
Он вспоминал сейчас, как жалели и ласкали его чужие люди, как с горестью и сочувствием поглядывали на него, а он всё ещё не понимал, что отец не войдёт, как прежде, в его крохотную детскую, наполненную куклами для детского кукольного театра, не скажет тихим голосом: «Герр Пётр, пойдите, попредставительствуйте, вам надобно учиться властвовать...»
И Пётр оставит игрушки, солдатиков и кукол, и пойдёт одеваться в придворный блестящий при их бедности костюм, и будет принимать послов, и сидеть за столом на первом месте, и мило болтать под присмотром старого своего воспитателя, и искать взглядом одобрительные улыбки придворных. Он рано начал представительствовать, принимать гостей, каждому улыбаться и мило шутить...
И вот нет отца и некому отметить каждый его шаг, одобрить или побранить. Матери Пётр не помнил. Ему не было и двух месяцев, когда умерла от чахотки старшая дочь Великого Петра, выданная замуж за бедняка принца Голштинского...
20
21